Тогда я разрешил себе вздрогнуть, а немного спустя сменил носки и смешал себе коктейль.
Пусть на вашем пути никогда не будет оргов.
Суббота.
Дождь усилился.
На западе все обложено мешками с песком. Теперь водопады бывают пополам с песком, хотя и не всегда. Кое-где плотина пока сдерживает напор.
К этому времени на счету дождя было-шесть смертей.
Случались пожары от молний, люди тонули или простужались.
Вскоре сумма причиненного водой ущерба начала стремительно расти.
Все были усталыми, злыми, жалкими и мокрыми. Все, включая меня.
„Суббота есть суббота”, но я все-таки пошел на работу. Мы работали с Элеонорой у нее в кабинете: разложили на столе подробную карту местности и поставили у стены шесть передвижных экранов. Шесть „глаз” дежурили над полудюжиной „аварийных точек” и держали нас в курсе предпринимаемых действий. Несколько телефон-них аппаратов (недавно установленных) и большой радиоприемник расположились на рабочем столе. Пять пепельниц ждали, когда их вытряхнут, а кофейник фыркал, глядя на нашу деятельность.
Уровень воды в Нобле превысил самую высокую отметку. Наш город был отнюдь не единственным островком в океане бури: выше по течению трясло поселок Батлера, заливало Ласточкино Гнездо, Лоури медленно стекал к реке, и целина вокруг превратилась в сплошной поток.
Даже прямая связь со спасательными командами не избавила нас от необходимости три раза выехать утром в поле: сначала когда рухнувший мост через Ланс смыло к самой излучине Нобля, где находился литейный завод Мэка, потом когда лесное кладбище на восточном берегу было вспахано так глубоко, что открылись могилы и поплыли гробы, и, наконец, когда рухнуло сразу три жилых дома на краю восточной части города. Маленький флаер Элеоноры, терзаемый порывами ветра, доставлял нас на места аварий для непосредственного руководства. Мне приходилось управлять флаером вслепую — только по показаниям приборов.
В центре города размещали эвакуированных.
Я трижды побывал под душем и сменил белье.
К полудню все успокоились, даже дождь утих. Правда, просветов на небе не появилось, но слабый моросящий дождик дал нам возможность немного опередить события.
Укрепили оставшиеся заграждения, эвакуированных накормили и дали им просохнуть, разгребли мусор. Четыре „глаза” из шести возвратились на посты: четыре „аварийных точки” уже перестали быть аварийными. „Глаза” были необходимы для обнаружения оргов.
Обитателям затопленного леса также не сиделось на месте: семь „кусак” и стая панд погибли этим днем, впрочем, как и несколько пресмыкающихся, явившихся из мутной воды Нобля, не считая древесных змей, ядовитых летучих мышей, бурильщиков и земляных угрей.
К девятнадцати часам казалось, что все позади. Мы с Элеонорой отправились прямо на небо в ее флаере.
Флаер набирал высоту, кабина с шипением загермети-зировалась. Вокруг нас была ночь. Усталое лицо Элеоноры в тусклом освещении приборной панели казалось маской. Она сжала виски ладонями, будто стараясь снять ее, а когда я посмотрел на нее снова, мне показалось, что это ей удалось. Легкая улыбка блуждала у нее на губах, а глаза блестели.
— Куда ты меня тащишь? — спросила она.
— Туда, — сказал я, — где мы будем смотреть на бурю сверху.
— Зачем?
— Много дней, — ответил я, — мы не видели чистого неба.
— Правда, — согласилась она, а когда наклонилась зажечь сигарету, я увидел, что одна прядь сбилась ей на бровь. Захотелось протянуть руку и поправить ее, но я не сделал этого.
Мы взмыли над океаном облаков.
Темное, безлунное небо.
Звезды — осколки бриллиантов.
Облака — как пол из вулканической лавы.
Мы парили. Мы взлетали к небу. Я поставил флаер на „якорь” (так я ставил „глаза” над городом) и зажег сигарету.
— Действительно, ты старше меня, — наконец сказала она. — Ты об этом знаешь?
— Нет.
— Существует определенная мудрость, определенная сила. Она сродни духу уходящего времени — просачивается в человека, спящего в межзвездном пространстве. Я знаю, я чувствую это, когда рядом ты.
— Нет, — сказал я.
— Тогда, может быть, это потому, что люди ждут от тебя этой силы, силы веков. Может, с этого следовало начать.
— Нет.
Она рассмеялась.
— Оно, это нечто, отнюдь не положительное.
Рассмеялся и я.
— Ты интересовался, собираюсь ли я осенью выставлять свою кандидатуру. Я отвечу: нет. Ухожу в отставку. Собираюсь выйти замуж.
— У тебя есть кто-нибудь на примете?
— Да, есть. Есть, Джас, — сказала она и улыбнулась мне. Я поцеловал ее, но поцелуй оказался не очень долгим: пепел ее сигареты грозил упасть мне прямо за воротник.