Примерно в подобном плане и выступил Георгий на том приснопамятном собрании. И тут началось! С подачи немедленно выскочившей после него на трибуну заведующей кафедрой марксизма-ленинизма, классического институтского «синего чулка» кондово-большевистской закалки Лидии Спиридоновны Харкалиной, на Георгия обрушились все мыслимые и немыслимые обвинения: тут были и «интеллигентская мягкотелость», и «нечеткое понимание современной политической обстановки», и «хочется надеяться, что непредумышленное, но тем не менее легкомысленно-попустительское отношение к набирающим силу неофашистским тенденциям». Георгия разгромили и заклеймили. В кулуарах начали курсировать слухи о намечающемся «персональном деле». Итоги подобной «разборки» были очевидны заранее: лишение не только карточки кандидата в члены КПСС, но и самого комсомольского билета и, как следствие, невозможность «чуждому элементу» продолжать дальнейшее обучение в советском вузе. Ситуация возникла очень напряженная. Встреча — с как там его, Юрием Сергеевичем? — была ее закономерным развитием.
— Да, Георгий Федорович, я внимательно ознакомился с протоколами, и, вы знаете, мне понравилось ваше выступление.
Вот те на! Удар ниже пояса.
В активную «общественную жизнь» Георгий окунулся буквально с первых же дней пребывания в институте. Проще всего было оценить это как какой-то дальний карьеристский прицел, но это было не совсем так. Георгий искренне уверовал в «возрождающиеся ленинские принципы», в безграничную заботу партии и правительства о нуждах простых советских трудящихся; импозантность и величавость нового генсека, не впавшего еще в «побрякушечный» маразм, производили впечатление внушительной и значительной степенности, соответствующей высокому посту руководителя могущественного государства. Лояльность и деятельная позиция первокурсника-филфаковца была не только замечена, но и по достоинству оценена. Через два-три месяца Георгий уже являлся членом бюро ВЛКСМ всего института, через год с небольшим сам завкафедрой счел возможным рекомендовать молодого коллегу в ряды КПСС. Грядущее восхождение по комсомольско-партийной линии начало вырисовываться реально и осязаемо. И вдруг такой неожиданный срыв!
— Мне и моим товарищам импонирует ваше неравнодушие, ваша откровенность, ваше искреннее — а лично я убежден в вашей искренности и порядочности — желание улучшить и усовершенствовать нашу работу. Но, как человек со значительно большим жизненным опытом, должен заметить: место и время для своих критических замечаний вы выбрали, уж извините, крайне неудачно. Вот посмотрите, в протоколе зафиксировано: «…выступление товарища Жаворонкова сопровождалось смешками и язвительными репликами некоторых студентов». Да нет, не думайте, ради бога, что мы всерьез относимся к этим детским хихонькам-хахонькам! Молодежь у нас замечательная! Ну а если кто-то где-то и ухмыльнулся, так сказать, «не в струю» — что из того? Юношество склонно к фрондированию, так всегда было и, вероятно, всегда будет. Мы на подобные вещи реагируем совершенно спокойно: пройдет время — все уляжется, перемелется. Но и провоцировать людей на какие-то несознательные выпады мы — коммунисты — не имеем никакого права. Вам, прежде чем подниматься на трибуну, надо было посоветоваться с товарищами, в комитете комсомола, в партбюро, прийти к нам, в конце концов. Необходимо было выработать какую-то совместную позицию, и тогда ваше выступление могло бы прозвучать значительно сильнее и убедительнее.
Давно отключившись от внимательного вслушивания в казуистическое словоблудие «Юрия Сергеевича», Георгий с каждой минутой все более и более утверждался в главном выводе: пронесло! Репрессивных акций не будет, все ограничится абстрактными нравоучениями и «товарищеским» порицанием. Что называется, отлегло!
Да и сам «Юрий Сергеевич», завершив лекционно-наставительную часть своей беседы, казалось, перевел дух со значительным облегчением.
А дальше пошел разговор, что называется, «за жизнь». Как Георгий представляет себе свое будущее, действительно ли он имеет склонность к педагогической деятельности или это просто случайный и не очень обдуманный выбор будущей профессии, не заинтересован ли он попробовать себя на каком-то другом, возможно, и не очень близком к педагогике поприще…
«Господи, да уж не вербует ли он меня?»
Нет, майор КГБ Андрей Васильевич Завалишин не стремился пополнить Георгием Жаворонковым легион своих стукачей и осведомителей. Их было столько, что «Юрий Сергеевич» протер не одну пару казенных и штатских штанов, изучая и анализируя бесконечное литературное творчество своих «авторов». В студенте Жаворонкове он увидел родственную душу, своего потенциального коллегу, добросовестного и исполнительного кабинетного работника всесильного Комитета. А в том, что именно в них, малоприметных рядовых сотрудниках, а вовсе не в таинственных нелегалах, блистательных супершпионах, хладнокровных и бесчувственных убийцах-ликвидаторах сосредоточено все истинное могущество и всевластность советской опричнины, «Юрий Сергеевич» был убежден свято и непоколебимо.