— Ева, я люблю тебя, — такая преамбула нужна для того, чтоб расположить к себе слушающую, и чтобы мои слова воспринимались серьезнее.
— А я люблю тебя, — тихо ответила девушка и на мгновенье крепко сжала мое бедро, которое она обнимала, пока голова ее лежала на моих ногах. Наверное, это объятие было чем-то наподобие безмолвной благодарности за слова, выражающие чувства.
— Ева, я знаю, как нам избежать будущего, омраченного великим горем. — именно такую формулировку я нашел уместной для эффектного вступления. Она произнесла в ответ что-то, в чем чувствовался скептицизм, а потом, кажется, вновь заплакала, но на сей раз тихо. Мне пришлось крепко поцеловать ее, чтобы вывести из будто введшего ее в транс меланхоличного настроя. Когда мною было обнаружено, что лобызания подействовали и что страсть хоть как-то воскресила в Еве ее уверенную в себе и философствующую по всякому поводу половину, я взялся вслух анализировать все детали сложившейся ситуации, а после начал растолковывать ей какой у меня есть вариант и почему у него нет аналога. В конце концов надежды оправдались, и сердце мое почувствовало большую радость, когда из гортани красавицы вырвались следующие слова:
— Ид, ты прав. Так мы и сделаем. — далее следует какая-то лирическая вставка, недостойная напряжения внимания и забитая какой-то милой чепухой, на смену же ей приходит таковое заключение:
— Я вернусь домой, побуду там некоторое время, а потом, как соберусь ехать сюда снова, постараюсь взять с собой побольше денег.
— Да, это будет очень кстати.
— И будем мы с тобой жить здесь. — как-то немного грустно сказала слепая, — пока…
— Пока не родится наш ребенок. А к тому времени, я уверен, — лгал я, — все наладится.
— Хотелось бы так думать.
На такой полугрустной ноте кончился очередной разговор.
Вот и все, можно сказать! В жизни опять появился какой-то смысл. Конечно, все это напускное, и только из-за самооправдания в голове моей присутствуют убеждения, что ноша Евы имеет прямое отношение к тому, что мы с Ипполитом хотели искусственно вывести, но с этой фальшью по белу свету ходить мне почему-то легче.
Как было оговорено, так и сделали. Мы попрощались, условились, что завтра в 10 часов после обеда она будет возле Пункта транспортировки, потом она вместе с Викторией постарается избавиться от хвоста, и мы наконец воссоединимся.
Под моим надзором Ева была доставлена к Пункту транспортировки очередным нанятым на базаре парнишкой, проявившим себя, надо сказать, безупречно. Видать, деньги делают людей лучше и им под силу даже преображать уродов. При моей-то наблюдательности до подобного умозаключения можно было и раньше дойти?
Я, освободившись от хлопот, направился на рынок и приобрел телевизор, которому суждено быть чем-то вроде прорицателя для меня: теперь только он, раз уж Ева переезжает, может рассказать мне о том, чего ожидать — беды ли, избавления ли? На последнее и надеяться не стоит. Надо готовиться к жизни донной — зарыться в норке своей, прикрыться илом и водорослью, выходить приплод, а потом, через пару десятков лет, никем незамеченным уйти в вечность. Неплохо для того, кто неугоден правительству, если так подумать, так что мне в пору ликовать, коли уж будущее обустраивается сим образом. Хотя и тут есть загвоздка — где много денег мне взять, чтоб столько времени на этом самом дне спокойно провести?
Телевидение, как мне удалось заметить, сильно изменилось с тех пор, как я оказался вне закона. Все фильмы и рекламы с моим участием исключили из трансляции, а это значит, что зрителю, охотливому до художественного кинематографа, придется помирать со скуки, раз за разом просматривая одно и то же, так как к сотворению не менее 60 % фильмов, выпущенных за последние шесть лет, в большей или меньшей степени приложил свою руку актер Ид Буррый. Ну, теперь и телевидение превратилось окончательно в шоу уродов — одно олигофрены да безрукие с безногими, так хоть почти полноценный я вносил какое-то разнообразие. Да и вообще, странных каких-то актеров подбирают сегодня — почему бы слепых не брать или им подобных? Хоть по телевизору красивую жизнь народу транслировали бы, так нет же! Надо везде и всюду о плачевном состоянии мироздания трубить. Ну, в какой-то мере справедливо — знай, что грезы твои о прекрасном несбыточные!.. Что-то я расчувствовался. Зачем задумываюсь об отсутствии комфорта у калек? Раньше мне на все было наплевать, а тут вдруг жалеть начал. Да уж, просто раньше я был намного дальше от них — на том расстоянии, которое лежит между уродом и чудотворцем, готовым облагородить весь мир; сейчас же пьедестал, возвышавший меня, рухнул, и мое лившиеся в одночасье своей бесценности тело свалилось прямо на головы всех этих несчастных. Оно и понятно, из очень уж непрочного материала был сделан пьедестал — всего-навсего порожденный тщеславием замысел. Плевать, в общем-то, а вот то, что фильмы со мной перестали транслировать, мне неприятно: столько часов терпеливо потрачено на весь этот безалаберный шлак, и все оказывается без толку… Лгу сейчас сам себе — откуда у меня есть эта небольшая, но очень удобная кровать? На какие денежки была куплена? Именно, на те самые, которыми пичкали меня все эти бездарные людишки, возомнившие себя талантами и назвавшиеся режиссерами. Ну, собственно говоря, я таков же — от актера во мне все равно что в кабане от дирижабля, но меня-то оправдывает идеология, творцом основ которой уверено можно окрестить Ипполита. Не от извращенного толкования понятия искусства стал Ид Буррый кривлякой, нет! Голова его озарена была идей о прекрасном и великолепном! А актерство — лишь деньги, без которых, как говорил один из древних, и великие не могут быть великими.