О почине Бобровского сообщила дивизионная газета. Сотни бойцов последовали его примеру.
Николай у себя в полку выступил инициатором патриотического почина по сбору денег во всенародный фонд обороны. В дивизии тогда было собрано 728 700 рублей деньгами и 626 975 рублей облигациями государственных займов. Вскоре на имя Николая Бобровского пришла телеграмма с благодарностью Верховного Главнокомандующего. В тот день мне нужно было побывать в 111-м полку, и я захватил телеграмму, чтобы передать ее Бобровскому. Помню, Николай сидел у ящика, на котором чадил фитилек, торчавший из расплющенной латунной гильзы снаряда. Перед комсоргом лежала тетрадь. Он писал и так увлекся работой, что не слышал, как я вошел. Я окликнул его. Николай вскочил. Я сел на нары, усадил и его. Кивнул на тетрадь, спросил:
— Что, дневник?
Бобровский немного замялся:
— Как вам сказать? Что-то вроде летописи боевой славы комсомольского полка.
— Можно взглянуть?
— У меня от вас нет секретов, товарищ полковник. — И Николай с готовностью протянул мне тетрадь.
С интересом листаю исписанные страницы. А тем временем Бобровский натянул на себя гимнастерку, спросил, буду ли я ужинать. Не отказываюсь. Гремя пустыми котелками, он вышел из землянки. Пока Бобровский ходил за ужином, я углубился в чтение. Судя по датам, Николай эту тетрадь пронес по многим фронтовым дорогам. Первая запись относилась к 1942 году. Чувствовалось, что он писал по горячим следам событий, в перерывах между боями. Были здесь описания подвигов и мысли о войне, о судьбах и характерах людей, встречались выписки из прочитанных книг, а среди них подчеркнутые слова Николая Островского, слова, на которых было воспитано целое поколение героев: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
...Мне впервые пришлось тогда читать такого рода запись комсорга. И, кажется, впервые я подумал о том, как слова писателя входят в плоть и кровь, становятся своими для тех, кто читает его книги.
Вернулся в землянку Бобровский, мы съели гречневую кашу, а потом долго пили чай и разговаривали обо всем — о родных, о любви да и о нашей службе. Когда речь шла о делах, Николай старался казаться более взрослым и серьезным: хмурил брови и поджимал губы. Но стоило ему заговорить о чем-то своем, неофициальном, как мгновенно расцветало его лицо и в глазах появлялись веселые искорки... Говорил он страстно, загораясь, волнуясь, радуясь, и все время поправлял рукой непослушные, часто падавшие на лоб волосы.
— Вам не приходилось бывать в Красноярском крае? — вдруг спросил меня Николай.
— Нет, а что?
— Обязательно побывайте. Вот земля так земля! — Он даже вздохнул. — Ширь... Леса... А люди?!
Я улыбнулся:
— Люди — всюду люди.
— Нет, не скажите. Вот работал я там на паровозе у старого машиниста Михеича. Таких нигде не найдешь. Умница! Мастер — не уступил бы знаменитому Левше... Жаль, что мало пришлось поработать под его началом...
Николай мечтательно уставился в бревенчатый потолок землянки.
...Мы вспоминали товарищей, которые не дошли с нами до Белоруссии, погибли под Старой Руссой, на Курской дуге, на Днепре...
— Неужели забудут когда-нибудь о них люди? — спросил Николай. — Нет, наверно, после войны в каждой школе будут такие уроки — уроки героизма. И учителя станут рассказывать на них о солдатской доблести и, может быть, даже о нас с вами. — Он засмеялся. — Насчет себя я, конечно, перегнул...
Улеглись под утро. Николай Бобровский сразу заснул и во сне улыбался, а я, возбужденный воспоминаниями, не мог сомкнуть глаз. Думал тогда: вот в жизни и мыслях этого юноши, как солнце в капле воды, отражена судьба целого поколения комсомольцев. И конечно же они ничем не уступают нам, комсомольцам двадцатых — тридцатых годов.
Мысль цеплялась за мысль, воспоминания унесли меня в далекие времена. Перед глазами возник образ моего друга Саши Шаширина, в которого стреляли кулаки во время коллективизации на Рязанщине, припомнились боевые вожаки молодежи на Электрозаводе Владимир Тимофеев и Измаил Девишев, секретарь МК комсомола Дмитрий Лукьянов... В воспоминаниях все они были так же молоды, как спящий рядом Николай.