льники не помогут. Даже под слоем извести или хлора вирус сохраняет способность к заражению. Он может умирать и воскресать. Так что с момента заражения обратного хода не будет ни в коем случае. - А карантин? - Карантин? - Ками, задумавшись, откинулся в кресле, глядя на глотающий душу мёртвой белизной потолок. - Разве только вы в самолёте сказали бы экипажу, что больны... Самолёт посадили бы где-нибудь в Сибири на охраняемом военном аэродроме... Вас встретили бы гостеприимные ребята в костюмах с высшим уровнем биологической защиты... Умертвили бы пассажиров и экипаж в каком-нибудь герметичном бункере, а тела полностью кремировали... Что ж, возможно. Шанс. Но ведь не для вас. Не для того вы жили, Игорь, чтобы дышать. Не для того. Ведь так? - Так. - Вы долетите? - Да. - Молча и тихо? - Да. - И будете наслаждаться вашей свободой? - Да. - И жизнью. Особой жизнью. Без запретов и ограничений. Жизнью, где есть только ваши законы. Только ваш суд и ваша кара. И выбранная вами, только вами, смерть. Вы создадите свой мир. Вы станете богом, Игорь, и мы вам поможем. - А сами? - Что вы имеете в виду? - Сами не боитесь умереть? Ведь вакцины не существует. Обратного хода нет. Вирус, единожды выпущенный на свободу, неуничтожим. Так? - Так. - Ками, я вас не понимаю. Основное свойство оружия - избирательность поражения. Вы же снабжаете меня оружием, которое уничтожит и вас самих. Не боитесь? Сами то на что рассчитываете? - Мы не военные, Игорь. И не политики. Мы - революционеры. - Вам тоже неприятен воздух? - Представьте, что мы уповаем на Божью помощь. Убедительно? - Не знаю... Не знаю, что это такое - "божья помощь". - Мы предлагаем человечеству задачу и смотрим, насколько успешно оно справляется с её решением. Эту задачу не решить без вмешательства высших сил. Это и есть Божья помощь. Возможно, у нас в запасе будет всего несколько месяцев, недель или даже дней для того, чтобы дать людям возможность ощутить присутствие Создателя в этом мире. Дальнейшее - не важно. Творите с этим миром всё, что хотите. Он - ваш. Нам оставьте души. Для них вакцина у нас найдётся. - Вы тоже готовы умереть? - Да. - Отчего же в одном месте собралось так много людей, которые не хотят дышать? - Долгая история, Игорь... Как-нибудь в другой раз... И не здесь. Вы готовы? - Готов. - Тогда приступим. Идите за мной. Грохот грозы нарастал. Пахло дождём, хотя земля была ещё суха и первые, редкие капли, не упали пока на неё. Я шёл по улицам, пугливо огляжываясь по сторонам. Так просто было: уйти из квартиры, оставить мать, бежать от неё, подальше - искать пропавшего отца. Искать отца? Я странно равнодушен к нему. Иногда боюсь (когда он особенно сильно пьян), иногда он бывает мне немного симпатичен (когда дарит чудом сохранённую в кармане шоколадку в мятой упаковке... но то бывает редко). Но - любовь? Нет, едва ли моё чувство по отношению к нему можно назвать любовью. Это даже не привязанность. Я вовсе не тоскую по нему, когда задерживается на работе, или (что чаще бывает) после работы и до ночи не приходит домой. Я не жду его. Не прислушиваюсь к глухому хлопанью двери подъезда, не жду с замиранием сердца тихого щёлкания лифтовых дверей на нашей лестничной площадке. Не вздрагиваю от нарастающего звука шагов на лестнице. Всё это делает мама. Она любит его - моего отца. Я равнодушен к нему. Просто лучше, если этот странный, почти незнакомый человек тихо сидит дома. А не пропадает где-то... Так лучше и споконей для всех. Я перехожу на бег. Ветер усиливается. Поднимает пыль. В горле першит, начинается кашель. Я останавливаюсь. Сплёвываю на землю. Ребром ладони вытираю рот. - Игорян!.. Дядя Миша, папин приятель, покачиваясь, стоит у столба. Он пытается схватиться за столб, но промахивается. Едва держит равновесие. Он улыбается и поправляет собирающийся в складки на отвисшем животе толстый тёмно-зелёный свитер. Дядя Миша - приятель папы. Но не этот, не коллега... Дядя Миша - водитель большой машины, он её называет "фура". Фура он иногда оставляет на площадке у дома. Там, у трансформаторных будок. Ближе к дому её не поставишь. Фура - слишком большая. Дядя Миша - водитель. Он не работает вместе с папой... "Это хорошо" думаю я. Папа - по строительной части. Так говорит Пётр, мамин брат. Хорошо. Значит, папа не остался на работе. Если он пил с дядей Коля, значит - он где-то рядом с домом. Почему-то я сразу подумал, что дядя Миша не просто так меня позвал. Позвал именно для того, чтобы сообщить что-то важное об отце. - Папаньку ищёшь?! - воскликнул дядя Миша и отчего-то рассмеялся, оборвав короткий смех отрывистым, резким вслипом. И махнул рукой. - А он... эта. Дядя Миша сунул руку в карман штанов, достал красную сигаретную пачку. Постучал ей по тыльной стороне ладони. - Не куришь? - строго спросил он. - Нет, - честно ответил я. - Правильно, - сказал дядя Миша и неожиданно быстрым и точным движением сунул в рот сигарету. - Это знаешь, дрянь какая? У, ёбтыть! Дядя Миша зажмурил глаза. - Знаю, - ответил я. И с нарастающим беспокойством почувствовал, как первые холодные дождевые капли стали падать мне на голову и руки. - Нам в школе говорили,.. - продолжал я. Признаться, не знал, что ещё сказать. Мне нужно было найти отца и вернуться домой с ним. Чтобы мама перестала плакать... Тошнит от её слёз, от темноты! Чтобы она включила, наконец, свет! Дядя Миша знал, я был уверен в этом - знал, где найти отца. Я стоял и терпеливо ждал, несмотря на начинающийся дождь, который скоро должен был перерасти в ливень с грозой. Дядя Миша закурил и важно взмахнул рукой в сторону школы. - Там папанька твой. Не дошёл, блин... Он снова коротко хихикнул. - Упал, понимаешь, у забора. Я его нести было, да где там! Лежит, вот, да мычит. Тяжёлый он, папка твой, а у меня здоровье уже не то. Не то здоровье, чтобы людей на себе таскать. А хоть бы и хороший людей, да здоровье всё-таки не то... Дядя Миша выдохнул едкий, кисловатый дым. И с глубокомысленным видом добавил: - Да, вот... Я повернулся и побежал к школе. Не хотелось терять времени. И, тем более, не хотелось его благодарить за подсказку. Он был противен! Ещё противней пьяного отца. Ну почему, почему я должен говорить с ним? Слушать его? Зачем мне это? Дыхание стало сбиваться. Тяжелеть. Я бежал, перепрыгивая через растущие лужи, через побежавшие по дороге ручьи. В темноте и наползающем тумане дорогу разобрать было трудно и несколько раз я всё-таки попадал в наполненные водой выбоины на асфальте. Старые кеды пропитались водой, и отрывисто чавкали в такт бегу. Пятки скользили по мокрым стелькам, стирая в мозоли кожу, бежать становилось всё труднее. На повороте к школе я едва не упар, потеряв равновесие. "Хватит..." Я перешёл на быстрый шаг. Можно не спешить - и так уже весь промок. И отец теперь уже где-то рядом. Я пошёл вдоль низкого школьного забора, вглядываясь в едва освещённый дальними фонарями полумрак. И, шагов через двадцать, я увидел его. Моего отца. У разросшихся, с прошлого года нестриженных школьным садовником кустов сирени, прямо на мокрой земле сидел, прислонившись спиной к забору, мой отец. Он мычал что-то нечленораздельное, мотал поникшей на грудь головой, иногда взмахивал руками, будто пытаясь поймать что-то в воздухе. Он не видел меня. И, наверное, не хотел видять. Я подошёл ближе. - Папа! Он не повернул головы. Ничего не ответил. Он продолжал мычать и бормотать что-то непонятное. Я положил руку ему на плечо. Он дёрнулся, едва не завалившись на бок, так что я едва успел его подхватить. Только тогда он заметил меня. Он поднял голову. И я едва не отпрыгнул назад, испуганный его побелевшим, обескровленным лицом и коротко блеснувшими в мутном фонарном свете желтоватыми, в красных прожилках, глазами. Потемневшие, припухшие веки задвигались. Его зрачки едва заметно задрожали. - Сына,.. - прохрипел он. - Пап, домой надо, - прошептал я осипшим голосом. И чувствовал, что говорю что-то не то, не то, что надо. И делаю что-то не то. Понимал, что теперь не домой его надо вести, а... - Может, врача вызвать? - спросил я. - Тут автомат недалеко, у гастронома. "Скорую" же бесплатно... Я позвоню? Отец замотал головой. - Не... Не, сына... Домой надо. Правда? Он сделал попытку приподняться, но смог - и тяжело осел на землю. Я подхватил его под локоть. - Вставай, пап! Правильно, домой надо. Мама ждёт. Плакать уже начала. Давай, вставай! Собирайся! "Почему - смобирайся?" подумал я. "Что ему собирать?" Сам не знаю, отчего в голову лезли именно такие мысли. Но сосредоточиться и подумать о чём-нибудь более умном я не мог. Дождь резко усилился, засверкали молнии. В голубом их свете лицо отца показалось не просто белым, а мертвенно-бледным. Я схватил его за руку. И резко потянул на себя. Тело его, обычное худое и лёгкое, которое даже мне, маленькому и худому мальчишке, казалось не по-мужски тонкокостным и слабым, стало вдруг грузным, тяжёлым, неподъёмным, будто напитавшимся, расползим и разбухшим от дождевой воды. Отец застонал. И резко вырвал руку из моей ладони. - Сам я, Игорь, сам... Он повернулся на бок. Кулаками упёрся в землю. И, застонав, приподнялся. Встал на четвереньки. И вдруг засмеялся - отчаянным, истеричным, безумным смехом. - Сынок! - выкрикнул он, отплёвываясь от стекающей по подбородку