скоро слушать не буду. Вон уже, и пруд виден... И в самом деле (нет, не врал я ей, не врал) за белыми от инея, прореженными ветром кустами сирени, там, где тропинка срывалась с откоса жёлтого глинистого берега, зябкой рябью подрагивала тёмная вода паркового пруда. Птица тоже его увидела, и могила такая показалась ей страшной. - Лёд! Вода ледяная! И чёрная! - Молчи... Я прибавил шаг. - Люди! Ещё есть время! Ещё не поздно предотвратить это преступление! Ведь сейчас, средь бела дня, на глазах у женщин и, хотелось бы подчеркнуть, детей... - Где ты тут детей видишь, дрянь лживая? - ...Маленькую, слабую, беззащитную птицу бросят в холодный, глубокий пруд! И вода поглотит меня, и волны сомкнутся над моей головой. Бедная я, несчастная! Неужели вы не видите, что под железными моими перьями бьётся тёплое, нежное, доброе, такое открытое миру сердце, которое вмиг остановится в бездонной этой пучине, сжатое холодными и безжалостными тисками ужаса?! - Там глубина - по пояс. Но тебе хватит, - заметил я. - Тебе бы в балагане выступать... Или в метро милостыню просить. - Остановите же его! - продолжала истошно вопить птица. - Скажите ему, что он не прав! Нет, не я он, он, этот психопат, этот маньяк, ненавидящий всё живое на земле, именно он должен броситься в пруд и исполнить таким образом свой священный долг перед человечеством! - Не дождёшься! - выкрикнул я, внезапно потеряв терпение и не в силах больше выносить истошные вопли птицы и боль от наносимых ею ран. - Я исполню? Долг? Да, тебе только этого и хочется! Для этого ты ко мне и прицепилась - до самого конца меня довести. Кто тебя подослал? Добрые люди? Говори! Всем хочется, чтобы я сдох. Слишком просто! Слишком это просто - не замечать меня. - Кому ты ну!.. - Себе! А ты кто такая?! А вы все кто такие? Все только притворяются, что живут. Все только притворяются, что умеют говорить. А слов нет! Их давно уже нет! Сотни лет все бродят, шатаются, шляются туда-сюда у меня перед глазами... Я остановился. Крутой спуск и тропинка вниз. Берёза мерзла на откосе, зябко поджимая ветки с шелестящими обрывками серых, сморщившихся от холода листьев, словно куталась, укрывалась от пронизывающего ветра в старую, залатанную, почти уже не греющую шаль. Боком, с трудом удерживая равновесие, спустился я по тропинке вниз. Вода была совсем близко. Там, где тёмный язык глины вдавался в узкую песчаную полосу, схваченную облизанным волнами льдом, там я стоял и держал Железную Птицу за широко разведённые крылья на вытянутых руках. Мальчик, выгуливавший флегматичного дога у пруда, смотрел на меня, широко открыв рот. Ну да, не каждый же день на его глазах топили таких невиданных в нормальном мире тварей. Собака его, словно почуяв что-то неладное, подбежала ко мне, обнюхала мои ботинки... - Собака - и то умнее тебя, - ворчливо заметила птица. ...и, чихнув, отошла в сторону. - Филимон, ко мне! - крикнул мальчишка. Пёс явно не хотел уходить. Он, фыркая, нюхал песок и косился на меня, словно решая, стоит ли оставить ему меня в покое, или лучше на всякий случай укусить. - Филимон, кому я сказал! - Ничего у тебя не выйдет! - нагло заявила птица. - Я сейчас такой крик, такой гам подниму - сюда со всего парка собаки сбегутся. - Ничего, - ответил я. - Можно и в сторону отойти. Берег большой, тебе места хватит. Я отошёл в сторону. Метра на три. Пёс поднял голову... - Филимон! ..., порычав немного, развернулся и побежал к хозяину. - Накося, выкуси! - торжественно заявил я и снова поднял птицу над водой. Если бы раньше она так отчаянно не доводила меня, если бы один вид её не ассоциировался у меня с тупой, насквозь сверлящей голову болью, если бы не была эта гадина в последнее время верным и вечным спутником всех моих ночных кошмаров, если бы не извела она меня так сильно и так умело, и если бы сил и самообладания было у меня хоть немного больше, так, чтобы каждый вдох скупо не тратить на ненависть, а оставить ещё немного для смеха - то вид этой схваченной за крылья, бессильно повисшей на руках моих птицы, с болтающимися, дрожащими, скрюченными холодом руками-лапами, с непробиваемо-наглой и тупой физиономией (у обычных-то, никому не делающих зла птиц никакой физиономии, пожалуй, и нет, но у этой была - и какая!), с взъерошенными, отблёскивающими на солнце перьями, что делали её теперь отчасти похожими на диковинного мутанта-дикообраза, весь этот нагло-нелепый и пародийно-трагичный вид её мог бы вызвать у меня лишь смех, судорожный, неудержимый смех, переходящий в истерику. Но тогда я уже не мог, не в состоянии был смеяться и даже воспринимать, видеть, хоть краешком замутнённого усталостью сознания осознать скрытый в порче моей абсурд и враз сделавшуюся видимой нелепость моих страданий. Но если бы и понял... Что тогда? Разве мог я придумать тогда лечение для себя? То лечение, которое меня спасло? Нет, я ещё не был готов. Мне ещё предстояло... Дверь ещё не была открыта. Я сделал глубокий вдох. "Раз, два!.." На "три" - надо было швырнуть её подальше. Чтобы не выплыла! - Отойдите от воды! Пожалуйста! Женский голос. Взволнованный, отрывистый, резкий. Звук, похожий на вскрик. Я замер. Кто это? Она стояла за моей спиной, смотрела на меня и просила отойти от воды. Просила или... требовала? - Отойдите, я прошу! Просила! Просила меня отойти от воды. Неужели кто-то ещё боялся за меня? Неужели кому-то было не всё равно, подвергаю ли я себя опасности, проделывая странные манипуляции на краю старого паркового пруда или нет? Возможно, она решила, что мне нужна помощь. Странно! Помощь... Нет, помощь нужна не мне, а этой... - Между прочим, - ядовитым и высокомерным тоном заметила Железная Птица, - я тяжёлая. Ты уже устал меня держать на вытянутых руках. А сейчас появился свидетель... Кстати, девушка, как вас зовут? - Как вас зовут,.. - механически повторил я (совсем уже смутившись и смешавшись от внезапного появления этого... этой... как назвать? свидетельницы? в общем, мне всегда было трудно, дьявольски трудно общаться с людьми, просто разговаривать с ними, даже смотреть на них... даже в самых обычных обстоятельствах, а тут... смотрел вверх - и верхушки деревьев вдруг закрутились каруселью... я спросил...). - Что? - Как зовут... - Боже мой, да отойдите же от воды! У вас уже ноги по льду скользят! Птица, извернувшись, неожиданно клюнула меня в руку, пробив насквозь куртку. Я застонал и, покачнувшись, потерял равновесие (и впрямь гладкие подошвы не по сезону надетых летних ботинок скользнули по льду), успел отшвырнуть заверещавшую от страха птицу в воду... ...И упал на спину, больно ударившись затылком о промёрзшую, тяжёлую, пахнущую погребной сыростью землю, смешанную с колотым серым льдом. И ещё, помню, успел удивить тому, что так и не услышал всплеск от упавшей в воду птицы. И красноватые струйки потекли по молочному небу. - Да вставайте же! Какая разница, как меня зовут?! Катя! И тут я услышал... Скрежет и тонкий, словно от зуммера, звон... - Девушка! Чёрт! Птица! Гадина уцелела! Но я же бросил её в воду. Я держал её прямо над водой. Я не мог не добросить! Всё те же, уже знакомые мне, до боли знакомые лапы с перемазанными грязью пальцами и обломанными ногтями вместо когтей. Птица, волоча тяжёлые свои крылья, приминая ими слабую, соломенную, пожухлую, тонким снегом присыпанную траву, подошла ко мне и присела рядом, привалившись колючим своим боком к моей щеке. Словно Железная Птица искала примирения или просила запоздалой пощады. - Птицы умеют летать, - гордо заметила она. - Вы что, сознание потеряли? - спросила Катя. И склонилась надо мной. Только тогда я впервые увидел её лицо. Красивая. Блондинка со светло-голубыми глазами. Волосы такие лёгкие... Похожи... - Девушка, - с притворным беспокойством заметила птица, - вы его не поднимайте! А то он и вас утопит! Вы-то точно летать не умеете. Он больной! Псих! Он опасен! Я вам всё про него расскажу! ...похожи... - Я видел! Куртку на себе порвал, и утопиться хотел! Держи его! Медовые шторы и солнце за ними. Шторы метут по полу. Я проветривал комнату и забыл закрыть форточку. Заснул. Но в комнате не холодно. Комната не выстужена сквозняком. Тёплый воздух от нагретых до банного жара батарей. Тёплый воздух плывёт по комнате, лишь слегка мешаясь с тонкими морозными струйками, затекающими через открытую форточку. Без снов. Я спал без снов. Без миражей в туманной полудрёме. Без видений. Я вошёл в сон, словно в тёмную комнату. И вышел из сна, и не услышал, как закрылась дверь у меня за спиной. Отчего я вспомнил тот день? Давно, казалось бы, забытый день ушедшего детства? Голубь... Зачем он был мне нужен тогда? И зачем он мне нужен сейчас? Голубь, охваченный огнём, не летит. Он прыгает, бестолково прыгает по земле. Всего несколько секунд. Тонкий писк... И всё. Зачем я вспомнил тогда об этом? Жестокость не бывает бессмысленной. Во всякой жестокости есть смысл. Скажем, убийство голубя... Я встаю. Покачиваясь, иду в ванную. Умываюсь. Так, слегка. Брызгаю воду на лицо. Тёплую воду. Выхожу. Я стою у окна. Капли бегут по щекам. Капли падают на майку. Ветер бросает в стекло мёрзлую снежную крупу. ...Скажем, убийство голубя. Разве может быть в этом какой-то смысл? Смысл... Да, есть. Воспоминания. Вся наша жизнь - ради воспоминаний. Погоня за ними и бегство от них. Гости навязчивые, гости ве