вая рукавами, рыбки по комнате - в угол, там корм, корм там, там шипят пузырьки... Спина затекла. Я мотаю головой, отгоняя морок. Стул скрипит. - Доктор, вы к нему спиной-то не поворачивайтесь, - сержант на меня показывает пальцем и поправляет закинутый за спину автомат. - Бросится ещё! - А вот не надо меня учить, - врач поворачивается и смотрит на меня. - Впрочем... Подходит ко мне, склоняется. Смотрит мне в глаза. - Оформляем в стационар, - решает он и снова подходит к сержанту. - Так,.. - начинает снова сержант. - Свободны, - отвечает врач. - Есть! Сержант поворачивается, выходит в коридор. И, уже из коридора... - Доктор, я, конечно, понимаю. Работа нервная, тяжёлая... Но у нас ведь тоже... - Свободны! - повторяет врач. Шаги в коридоре. Всё тише и тише. Сержант ушёл. Ещё минуты две тишины. - Грязный же ты братец. Врач снова берёт ручку и продолжает писать, резкими, нервными росчерками заполняя страничку в моей (да, теперь уже моей) медицинской книжке. - Так... Повышенная возбудимость... - Я тихо сижу. - Что? - переспрашивает меня врач. - Тихо? А куртку вам кто порвал? Стоит ли ему про птицу рассказывать? Он же никогда не встречался с Железной Птицей. Или встречался? - Никто, - отвечаю я. - Я сам. - Почему? - Случайно. - Случайно? Врач делает последнюю запись и закрывает книжку. Зевает и смотрит на часы. - Чёрт, девять вечера уже. Надо же, день-то как быстро прошёл! Потягивается. Встаёт и подходит ко мне. - Случайно? Он наклоняется и снова смотрит мне в глаза. - Шли по парку, гуляли и случайно порвали куртку? Случайно упали на спину, кричали, бились головой о землю? Случайно в пруд хотели броситься? - Не хотел, - отвечаю я. - А вот свидетели... - Не хотел! - кричу я. - Не хотел! Слёзы текут по щекам. Господи, как болят глаза! Соль разъедает глаза... Нельзя, нельзя плакать. Я не могу, не могу сейчас... Нельзя, можно ослепнуть! Саднит затылок... Да, я же ударился... А потом... Врач выходит в коридор, оставив дверь открытой. Он стоит у двери, поглядывая искоса на меня. Голова вполоборота, косится... Чего тебе? - Маша! Чего от меня нужно? Тебе? Чего? Где эта птица? Куда она подевалась? - Маша! Ну сколько можно звать?! - Да, Иван Сергеевич... - Что "да"?! Всё по два раза повторять? - Так не слышно же... - Неправда, всё прекрасно слышно. Что у нас в третьей палате? Сколько там больных? - Пятеро. Комарова выписали вчера под наблюдение... - Понял. Этого суицидника туда оформи. Воловича позови, пусть он его в душ отведёт и переоденет. Таблетку ему дай, седативного, на ночь, чтобы спал тихо. И один укол завтра. Нейролептика, я Иванычу напишу... - На сколько оформлять? - Чего ты меня спрашиваешь?! - снова разошёлся врач. - Как сговорились все сегодня меня злить! Торопов в понедельник придёт - пусть он и решает. Будет хорошо себя вести - дня на три не больше. Врач заходит в кабинет. Подходит и щёлкает пальцами у меня перед носом. - Эй, товарищ дорогой! Очнись! Я вытираю слёзы и поднимаю голову. - Значит так, - врач присаживается на край стола и печально смотрит на меня. - В общем, парень, дела твои хороши, но не слишком. Дедок этот, который милицию вызвал, жизнь тебе слегка попортил. А те милиционеры, которые тебя сюда доставили, и вовсе тебе её сильно осложнили. Они тут такого понаписали... Эх, трагедия на пустом месте, иначе не скажешь! Короче, отпустить тебя не могу. Никак! Но главное не это. Теперь у тебя, дорогой ты мой, останется в медицинской книжке запись: "проходил лечение..." А с этой записью... Если когда-нибудь тебе понадобится справка из диспансера, на оружие, права или ещё на что-нибудь... Хотя, конечно, в наше время умельцы любую справку рисуют... Институт успел закончить? - Успел, - отвечаю я. - Хорошо. Врач улыбается. - Вот если б ты от армии косил... Косишь от армии? - У меня язва. В тяжёлой форме... - Ага, закосил уже, значит. Врач протягивает руку и показывает мне два широко разведённых пальца. - Два, максимум три дня. Не больше. Если будешь вести себя тихо. В понедельник Торопову расскажешь, что были личные причины. С девушкой поссорился или там... В общем, сочини что-нибудь. Только грамотно. Обстановку нагнетать не надо, но и чепуху не надо городить. Причина должна быть серьёзной и убедительной. Ранее склонности к суициду не было, да и сама попытка суицида была спонтанной, в силу неудачно сложившихся жизненных обстоятельств. Понял? Я кивнул и вытер нос рукавом. - У тебя что, платка нет? Я отрицательно помотал головой. - Дожил, брат. Смотри, в простыни не сморкайся, их и так стирать трудно... У нас в седьмой палате у двоих недержание мочи... Так, в понедельник утром у тебя анализы возьмут. Во вторник после обхода - обследование. Если у тебя и впрямь не заболевание, а... Ну, скажем, временная дурость... Заметь, говорю, что не помешательство, а временная дурость... Если динамика будет положительной и ты наглядно продемонстрируешь полное просветление и всплеск оптимизма, то к среде будешь дома. На работе справку у тебя потребуют? - Что? Справку? Я пожал плечами. - Нет. Нет у меня постоянной работы. То есть, работа... В общем, я на дому работаю. Пишу... - Что пишешь? - Статьи, заметки. - Правда? Врач посмотрел на меня с удивлением и развёл руками. - И чего тогда дома не сиделось? Заработался, что ли? Ну ладно, прогулки тоже для здоровья полезны... Значит, справка не нужна. Тем лучше. Тогда поднимайся - и вперёд. Будем, так сказать, возвращать волю к жизни. Трамвай прозвенел тревожно и, качнувшись, проехал мимо, едва не задев меня раскрашенным сине-белой рекламой бортом. Я сделал запоздалый шаг назад и, поскользнувшись, едва не упал в стылую декабрьскую лужу, до краёв заполненную смешанной с грязью ледяной коричневой кашей. - Новый год скоро... Прохожий осуждающе посмотрел на тающую, плывущую под ногами дорогу и перевёл взгляд на меня. - ...А зимы толком-то и нет. Прямо даже не знаю... Чего он не знал? И почему обратился ко мне? Новый год... Действительно, уже конец декабря. Вот интересно... Прохожий поднял воротник чёрной кожаной куртки, поёжился как будто от знобящего, сырого ветра и побрёл прочь. К чему вообще эти слова? ...Вот интересно, не правда ли? Последний Новый год в моей жизни. Не "возможно, последний", а точно, определённо последний. Не каждый, далеко не каждый человек так уверен в своём будущем, как я. Да нет, с уверенностью можно сказать, что никто на свете так не уверен в своём будущем, как я. Точно знаю, что это последний Новый год в моей жизни. И - странно... Никаких эмоций. Ни страха, ни сожаления, ни удивления. Только вот и думаю, что об перемазанных в грязи ботинках с белыми разводами соли. Самому интересно - почему же мне так на всё наплевать? И откуда (и когда?) подкралось это ватное равнодушие, эта бесчувственность, онемение нервов? Ведь казалось когда-то, что смерть - красивый театр. Красочные декорации, остроумные монологи, наполненные ироничными замечаниями и блестящими афоризмами, эффектные жесты, героические позы... Красота, которую уже никто не сможет унизить, измазать пошлостью, обывательской грязью. Грязь... Да вот, тут она! Прямо здесь, под ногами. Никуда не делась, не исчезла. Так же исправно мажет ноги. А театра нет. Нет его! Как странно рождается история! Какой тихий, будничный, спокойный, незаметный Апокалипсис... Быть может, он и должен быть таким? Быть может, настоящий, подлинный, не киношный, не выдуманный, не сотворённый жалкой фантазией балаганного лицедея в раскрашенной аляповатой гуашью картонной маске, а реальный, въяве пришедший Апокалипсис и должен быть таким? Смерть неприметная... Ах, Ками, Ками! Только сейчас я могу по достоинству оценить всю мудрость твоего замысла! - Чего замечтался? Кто-то толкнул меня в бок. - Дай пройти! Парень в красной спортивной куртке. Сплюнул мне под ноги и прошёл мимо. Пусть... Меньше метра от меня. Мы дышим одним воздухом. Тоже покойник... Интересно, вспомнит он меня, когда у него горлом пойдёт кровь? - Вы не подскажете, скоро ли Новый год? Зачем я спросил его об этом? Для чего? Нужен он мне больно... И вообще, какое мне дело до Нового года? Так ли уж важно, последний он или нет... Я - последний! Вот что важно! - Придурок... Парень, обернувшись, повертел пальцем у виска и пошёл дальше. Не спеша, вразвалку. Спокойно. Он уверен, уверен в своём будущем. Пусть... Метров сто от дороги - поворот и арка, входом в притаившуюся, потемневшую под вечерними тучами, боязливо мигающую желтоватыми слезливыми окнами крепость, опоясанную длинными полукружиями домов. Сколько раз я шёл этой дорогой? Четыре? Да, по-моему, всего четыре раза. Этот - пятый. Я и сам не могу понять, почему я иду к ней. Почему я так уверен в том, что она ждёт меня. Или, по крайней мере, ещё не забыла меня. Ещё помнит. Почему я так уверен в том, что мне не надо будет представляться (будто видит она меня в первый раз) и говорить ей: "Здравствуйте, уважаемая, милая, добрая Катя! Я - тот самый странный парень в рваной куртке..." Нет, на самом деле, конечно, не рваной. Вовсе не рваной! Это проклятая птица... Но я говорить об этом не стал бы... Впрочем, уверен... "Тот самый, которого вы тогда..." А что "тогда"? Тогда пожалели? Спасли? "Помните, в парке?" Почему я так уверен в том, что она вообще откроет мне дверь? Третий подъезд, восьмой этаж. Похоже, надписей в лифте прибавилось. И