стены у него закопчённые, будто в пещере. Лифт, подрагивая, проходит этажи, один за другим. И кажется, что с каждым метром пути свет лампочки - всё слабее. Будто темнеет в глазах. Створки двери расходятся с секундной задержкой. Лифт не знает точно - выпускать меня или нет. Может, будь его воля - держал бы взаперти до пришествия Великого Диспетчера в конце времён. Но - сейчас моя воля. Не Его! Дверь - справа от лифта. Нажимаю на кнопку звонка. И считаю. Когда я был здесь в четвёртый раз - досчитал до десяти. А сейчас... - Кто там? Шесть! До шести... - Катя, это я. Игорь... Дверь открывается. - Хочешь, песенку споём? Больничная пижама старая, в белых пятнах, и пахнет хлоркой. Волосы мои мокры и капли падают на подушку. Чёртов санитар, он всё-таки заставил меня залезть в душ! Там ржавые трубы, коричневый кафель по полу, серые стены с облупившейся краской и всё пропитано тяжёлым запахом кислой застоявшейся воды. И ещё - я замёрз, пока шёл по коридору. И теперь дрожал, сидя на краю кровати. Дрожал так, что металлическая кроватная спинка стучала об стену. - Вот сказать, что ты выглядишь хорошо - так не сказал бы... Нет, не сказал бы! Я шлёпал пятками по лужам, растёкшимся по осклизлому полу. Потом с трудом натянул маленькую и узкую (не по росту и не по размеру) пижаму. - Прикольно, - заметил санитар. И протянул руку. - Здорово, суицидник. Как зовут? - Игорь, - прошептал я, с трудом разжимая сведённые холодной, хваткой судорогой зубы. - Чего? Не расслышал! - Игорь... я. - Вот, - санитар кивнул и протянул мне свёрток постельного белья в подозрительных бледно-жёлтых пятнах. - А я - Волович. Дежурный санитар. Постель сам перестелить сможешь? - Смогу. - Тогда пошли... - Не сказал бы, - заметил сосед по палате, наблюдая за тем, как я стаскивая простыни с постели. - Руки вот у тебя дрожат... Я шёл по коридору, подволакивая ноги и шаркая по линолеуму казёнными тапочками. Батареи едва прогревали воздух и озноб становился всё сильнее и сильнее. - Так,.. - бормотал санитар, разглядывая в полумраке таблички на дверях. - Там вот процедурная... А здесь... Видишь? И указал на дверь в конце коридора. - Вижу, - подтвердил я. - Самое гнусное место, - доверительно шепнул санитар и подмигнул. - Там такие дела творятся... Такие дела, брат! Пункцию вот делают. Проба спинномозговой жидкости. Знаешь, что это такое? - Нет, - признался я и сильнее прижал к груди свёрток, чтобы не выронить растрёпанные простыни на пол. - Ну и не знай, - ответил санитар. - Спокойней будешь спать по ночам... Так, это не здесь. Нам на этаж выше... Пятую палату мы нашли минут через десять. - Я тут только две недели работаю, - словно оправдываясь, заметил Воловин. - Сам ещё путаюсь иногда. Я помнил, что в палате должно быть пять человек. Это, судя по всему, не считая меня. Я - шестой. Но увидел только двоих. Кроватей, правда, было восемь. В темноте я так и не смог толком рассмотреть, все ли они застелены. Синяя лампочка под потолком едва освещала небольшой участок посреди палаты, как раз там, где кроватей не было. Было ли их действительно только двое - не уверен. Не знаю до сих пор. - Вот это и твоя койка будет, - санитар показал на место у стены, недалеко от выхода. - Без укола заснёшь? Ну его на хрен, укол этот... "Койка? Мерзкое слово". Да, это слово я сразу же возненавидел. "Койка... Какая гадость!" И решил, что всё равно буду называть место, где я сплю кроватью. "Койка... Ты ещё нарами обзови!" - Засну... наверное... Моя? - Вот, стало быть, её и перестилай. Бельё вынесешь в коридор, там большой такой мешок с биркой. У стены... В общем, сразу его увидишь. Туда и кидай. Санитар вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Едва я начал перестилать (стараясь двигать как можно медленнее и тише, даже затаив дыхание, чтобы ненароком не разбудить спавших, как мне казалось, соседей) как одеяло на соседней кровати зашевелилось и медленно поползло вниз. Из-под края одеяла высунулась всклокоченная голова и я услышал тихий шёпот: - Ты петь умеешь? Я замер, решив выждать время (может быть, этот сумасшедший через минуту снова залезет под одеяло и уснёт). Потом повернул голову и посмотрел на соседа. Трудно определить возраст сонного человека. Да ещё и с такой странной, всклокоченной шевелюрой, похожей на разорённое воронье гнездо. Да ещё и в темноте, лишь слегка разбавленной слабым синим светом. Но мне показалось, что он очень старый. Не пожилой, а именно старый. Лет шестидесяти - шестидесяти пяти. Не меньше. Нет, не старик, тем более не глубокий старик. Просто старый и изрядно потасканный жизнью по самым грязным и заброшенным её закоулкам. Лицо у него было опухшее (похоже, не только от сна... да и спал ли он вообще до моего прихода?.. нет, почему-то я сразу понял, что эти бесформенные выступы на коже у него не исчезают и не становятся меньше), в глубоких складках, даже в сумраке отчётливо проступавших на серой морщинистой коже. Старик откашлялся и, отбросив одеяло, присел, поджав ноги, на краю постели. - Тапочки мои не видел? - Нет, - ответил я и (чего уж теперь таиться!) рывком отбросил старый пододеяльник на пол. Старик вздохнул ( с еле слышным присвистом, словно лёгкие у него были не в порядке), вытащив из-под подушки полотенце, отхаркнулся и поднёс полотенце к глазам. - Ничего не вижу, - сокрушённо пробормотал он и отбросил полотенце на пол, в общую кучу с бельём, снятым мною с постели. - Ты всем постели перестилать будешь? - Нет, - ответил я. - И правильно, - согласился старик. - Нечего баловать. Вот Фёдор курить ушёл - и наверняка тапки мои забрал... И, подумав, добавил: - Гад! - Почему гад? - уточнил я, искоса поглядывая на старика. Честно говоря, у меня совершенно отсутствовал опыт общения с сумасшедшими. Вернее с теми, кого медики по каким-то, одним им ведомым причинам, сочли сумасшедшими (вот так, как меня в тот день!) и заперли... нет, конечно, не заперли, дверь-то в палату открыта и запоров на ней нет никаких... хотя вот на двери здания или там на заборе, вполне возможно, запоры какие-нибудь есть... ну, в общем, положили в такую вот палату... А почему? Встречались, и часто встречались мне люди (иногда кажется, что только они и встречались), которые желали мне зла, и не только желали, но и делали. И рвали по кусочкам мои дни и изнуряли мой мозг, навязывая мне попытки осознания нелепой и бездумной их жестокости, и кусали меня за руки, когда я пытался отвести мои руки за спину, чтобы не касаться тех, кто заражён ненавистью к моему тихому и никому не нужному "я"... Но их-то как раз никто сумасшедшими не считал! А теперь, в конце концов, посчитали меня. И эти, в палате, сосчитанные вместе со мной - почему они попали сюда? Потому, что были ещё злее и безумнее здоровых? Или просто попались кому-то на глаза (так, как я в тот день), просто невезучие, которые попались кому-то на глаза? - Хочешь, песенку споём? - предложил старик. Я не ответил. - Вот сказать, что ты выглядишь хорошо - так не сказал бы... Нет, не сказал бы! Старик вздохнул печально, будто жалея меня, и почесал грудь. - В душ водили? - Водили, - подтвердил я. - А меня вот не водят, - пожаловался старик. - Фёдора водят, Серёгу тоже. Тебя вот водят. А меня - нет. - Почему? - Гады, - старик снова отхаркнул, на этот раз в кулак, и вытер ладонь о простыню. - Говорят - хулиганю много. Врут, небось. Разве я хулиганю? Ты видел, чтобы я хулиганил? - Нет, не видел. Я пристроил свёрток на краю матраса и отошёл к кучке брошенного на пол старого белья. Мне было противно нести его, обхватив руками (ещё неизвестно, чем можно при этом измазаться)да ещё и прижавшись к нему, и я пинками стал подталкивать свёрток к двери. - Ты возвращайся, - прохрипел старик, - я тебе такого расскажу... такого... Она смотрела на меня долго, минуты две. Словно не верила глазам своим. Или просто не знала что делать теперь: захлопнуть ли дверь без слов (должно быть, лишних слов... все слова между нами - ничто... только бы не сказать главное, только бы не выдать себя!), или сказать что-нибудь (нет, не обидное... не резкое... не остроумное... просто сказать что-нибудь, пусть только одно слово, сказать только для того, чтобы подвести черту... ил как это лучше сказать? скажем, поставить точку... ну да, точку... одно слово - одна точка... а как иначе?), или просто помолчать, посмотреть (вот так, в глаза, можно было бы назвать этот взгляд выразительным... вот знать бы точно, что именно он выражает) - и закрыть дверь. О чём она думала? О чём она думала, когда сказала... - Странно... Почему-то я решила, что уже не увижу тебя... "Может быть, это было бы к лучшему. Нет, точно к лучшему!" - Входи. Смерть. Покормить верблюда. - Это ведь разным можно заняться, - продолжал он. Он сидел на постели, завернувшись с головой в одеяло, отчего стал походить на кочевника, коротающего в пустыне медленно, ленивой змеёй ползущую ночь. Иногда он начинал раскачиваться и мычать что-то очень похожее на длинную, печальную песню. И тогда я смотрел по сторонам, пытаясь найти догорающий костёр с плывущим от него сладковатым запахом кизяка и сонно встряхивающего головой верблюда с подвязанной к шее отрывисто звенящей связкой бубенчиков. Голова его лохматой бараньей шапкой прыгала и качалась в предрассветных сумерках. В ту ночь я спал от силы часа два. Он болтал без умолку, словно пытался за отпущенное ему до рассвета время выложить весь