запас звуков, не произнесённых им за всё время, пока он встретил меня, пока не привела меня Железная Птица в этот дом спасённых, на встречу с бомжом дядей Колей. Да, старика этого так и звали - дядя Коля. - Отчество своё я не помню, - честно признался кочевник в два часа ночи. Верблюд посмотрел на него презрительно, скривив отвисшую серо-розовую губу, задвигал челюстью, дожёвывая с вечера накрошенную в мешок пыльную, сухую лепёшку, а потом, отвернувшись, стал смотреть на забрызганные холодной ноябрьской изморозью окна. "Дашь ты мне поспать?!" - Разным можно заняться, - продолжал дядя Коля. - Вот ,к примеру, *** можно пососать. Это как тебе? Вот если... "Итак, следует установить основной принцип, которым мы должны руководствоваться в наших действиях. Это принцип экономии средств. Следование политике минимальных потерь неизбежно приводит нас к необходимости отказа от любых демонстративных действий, любых попыток политического давления, как на представителей властей, так и на собственно общество, а так же от любых форм пропаганды и политической рекламы. Наш метод - воздействие на тела и только на тела, а не на умы. Человечество - это наш враг, который уже провёл тотальную мобилизацию и призвал в ряды своей армии всё население Земли, от глубоких стариков до новорожденных младенцев. Все они - наши враги. Заклятые, смертельные враги! Все они, от кричащих в колыбели до умирающих (но пока не умерших!) в приютах для престарелых, все они самим существованием своим ежедневно, ежечасно, ежесекундно ведут непрекращающуюся, упорную, жестокую, бескомпромиссную борьбу с нами, людьми Революции. Без преувеличений можно сказать, что даже самое небольшое число врагов, оставленных в живых, способны нанести нам колоссальной силы контрудар, который погубит дело нашей Революции. Человечество - организм, неоднократно демонстрировавший потрясающие способности к регенерации и восстановлению как размеров, так и упорядоченной структуры биоколонии. Следовательно, не демонстративный, а тотальный террор приведёт нас к победе." "Мы говорим о методах нашей борьбы. Сейчас, уж простите меня, я задам очень простой и наивный, который, тем не менее, неизбежно возникнет у каждого нашего слушателя или читателя, не знакомого с Внутренней Доктриной Революции. И звучит он так: "А какова наша цель?" "То есть, мы говорим лишь о методах борьбы... О приёмах, кстати, поговорим, позже... Пока - о методах. Но при этом не отвечаем на вопрос: "А, собственно, во имя чего?" Я вас правильно понял?" "Да, вы абсолютно правильно меня поняли". - Вот, скажем, *** пососать, - продолжал дядя Коля. - Не хочешь? - Нет, - ответил я. - Точно? - дядя Коля мне сразу, как будто, и не поверил и, похоже, был даже несколько обескуражен моим ответом. - Я ведь это... Взаправду... - Взаправду не хочу, - подтвердил я свой отказ. Старик вздохнул и устроился поудобнее на скрипучей своей кровати. - Ну, это... Он вздохнул и хрипло откашлялся, с трудом выталкивая липкую мокроту из горла. - Это ты напрасно! - решительно заявил он. - Это ведь я по-дружески... Я ведь не каждому предлагаю! "Ценю" прошептал я и перевернулся на другой бок (свет в окне становился желтее и ярче и начинал уже покусывать глаза). - Не каждому! - продолжал дядя Коля. - Ты, небось, думаешь - я и завтра к тебе с этим вот подкачу, и послезавтра, или там через три дня... - Колян! Тапок с глухим стуком ударился о спинку Колиной кровати и отлетел на середину комнаты. - Это вот душевно, - тихо сказал дядя Коля. Теперь я лежал спиной к нему и не видел выражения его лица... Но мне почему-то показалось... Или нет, я был уверен, что он лукаво подмигнул мне. - Ты, Федя, человек добрый, - начал было дядя Коля. - Тапок мне вот вернул... - Ещё раз тебя, ***соса, услышу, - пообещал невидимый Фёдор, - ты у меня ты у меня... всей больнице... Простыня колола мне спину и бок, словно засыпана была мелким серым песком. "Ответа на этот вопрос нет. Более того - его и быть не может! И даже больше того - само наличие этого вопроса, само существование его в умах духовно незрелых наших адептов свидетельствует об абсолютном непонимании ими смысла нашей борьбы. Вопрос: "Для чего?" предполагает некий ответ, начинающийся со слов: "А для того, чтобы..." Но, извините, если "для того, чтобы..." то, следовательно, именно после этих слов и необходимо будет указать некий предмет, явление, реальной существующий или воображаемый (интересно - кем воображаемый?) объект, который останется, сохранится после нашей борьбы. То есть, заранее согласиться с тем, что мы хоть что-то оставим, хоть что-то сохраним и именно во имя этого "нечто" мы и ведём нашу борьбу. И мы вынуждены будем согласиться с тем, что это "нечто" безусловно следует сохранить. Но именно это-то совершенно недопустимо! Если мы согласимся с необходимостью сохранения хотя бы ничтожной части Вселенной, пусть даже в трансформированном, изменённом до неузнаваемости виде, если мы допустим, хотя бы чисто гипотетически, саму возможность сохранения чего-либо, пусть даже самого малого кусочка этого мира, мы полностью обесценим нашу борьбу. Где таится гибель Революции? В компромиссе! О, это самое страшное, самое мерзкое, отвратительное, пылью, тленом, мясной гнилью пахнущее слово! КОМ-ПРО-МИСС! Это удары молотком по гробу". "Гробы - это по нашей части". "Тошнит... Пропахший сладким ладаном гроб красного лакированного дерева, с резной крышкой в мелких завитушках, с чёрными розанами по углам... Такой вот тошнотворный, мещанский... А в нём - наша мечта. Мечта о возвращении к Хаосу. К отцу и матери, к истокам знаний, действий, поступков, прозрений, ошибок, наслаждения, шагов, снов, слов, осенних опадающих ресниц, синих перьев в белом крутящимся ветре, ранних горячих звёзд в облаках искрящейся пыли... Назад, туда, где не было мира, не было света, не было ничего!" "Мы тянемся к Хаос у как ребёнок тянется к матери..." "Вот то, что нужно! Вы спрашивали, во имя чего... Ничего! Во имя Ничего!" "Ничто - имя твоё и будь оно благословенно во веки веков! Ничто - тайна наша и да будет она сокрыта до срока. Ничто - душа наша и дыхание наше. Ничто наполняет нас, Ничто ведёт нас, Ничто даёт нам победу и власть над всем сущим! В этом мире и иных мирах, на слепленных из глины планетах и планетах-призраках, во льдах Страны Великанов и в огне преисподней, в хрустальных чертогах наполненного тихим сиянием рая и на Полях Блаженства, где жёлтыми июльскими волнами колышутся тяжёлые пшеничные колосья, в мирах нерождённых, родившихся и умерших, в мирах монстров, богов и человеческих существ, везде и всегда - да будет воля Твоя! Да будет царствие Твоё!" "Мы были живы тогда, но спали... А потом умерли..." "Мы - реликты. Мы старше самых древних звёзд. Мы заснули тогда, когда они родились. А теперь мы пробудились". "И сейчас мы поговорим о методах..." - Входи, - сказала она. Всё тот же, прежний халат - синие лепестки васильков на белом фоне. Словно летний луг засыпан неурочным снегом. Рукава халата, как и тогда, она подвернула до локтя. Небольшое пятно на рукаве. Наверное, капнуло масло. Волосы стали светлей. Тонкие, сентябрьскими паутинками. Колшутся чуть заметно даже от лёгкого ветерка. - Здравстуй... - Проходи, - сказала она. - Куртку повесь сверху, на пальто. Нет вешалок свободных... Она закрыла дверь. Щёлкнул замок. - Ты одна? "Господи, зачем я её об этом спрашиваю? Какая мне разница? Мы что, любовники? Какие, к чёрту, любовники... Если бы хоть что-то похожее на страсть было во мне. Пусть чёрное, с запахом смолы и серы. Пусть грязное и преступное. Пусть от зверя, а не от человека. Но хоть что-то бы двигалось во мне, хоть что-то шевелилось... Хожу - и кажется, что булькает внутри тёплая болотная жижа". - Никого. Мама в семь придёт. Отец - и того позже. Ах да, она же до сих пор живёт с родителями! Но ведь совсем, совсем не похожа на домашнего ребёнка. Такая серьёзность, сосредоточенность... - А сестра? - неожиданно спросил я. Я с трудом пристроил вешалку с курткой в переполненный шкаф. И, недавив, закрыл отчаянно заскрипевшие дверцы. "Какая ещё сестра?" - Ты что? - искренне удивилась она. - Какая сестра? - Твоя. - У меня нет сестры. - И брата нет? - И брата. Я же говорила... Она смотрела на меня... С некоторой опаской? Не знаю, наверное, с опаской. Хотя могла бы и привыкнуть. - Ошибся, - пробормотал я. - Ничего, бывает. Она опустила голову и провела рукой по волосам, будто приглаживая. Но я видел - они у неё не растрёпаны, не спутаны, льются ровно к плечам. "Вот смутилась" подумал я. "Может, и жалеет, что их психушки тогда вытащила... А это она вытащила? Или Они?" - Ты улетал? - спросила она. - Надо было, - неопределённо ответил я. - Редакционное задание? Или просто?.. "Редакционное? Ах, да, я же пишу статьи о туристическом бизнесе... Что я ей там говорил? Новые направления, перспективные курорты взамен утраченных... Не слишком ли близок я был к правде?" - У тебя, кажется, даже загар небольшой есть... Надо же, даже при свете подслеповатой и запылённой лампы она смогла увидеть светло-шоколадный оттенок моей кожи. Проклятое солнце, даже сквозь майку пробилось, и козырёк бейсболки ему не помеха. Впрочем, не так уж это и заметно. Не так уж это настораживает. Вот, пьяный Витя, к примеру, вообще меня бледнолицым считал. Так что всё относительно. - Да, есть немного, - согласился я. - Летал...