гласиться с тем, что это "нечто" безусловно следует сохранить. Но именно это-то совершенно недопустимо! Если мы согласимся с необходимостью сохранения хотя бы ничтожной части Вселенной, пусть даже в трансформированном, изменённом до неузнаваемости виде, если мы допустим, хотя бы чисто гипотетически, саму возможность сохранения чего-либо, пусть даже самого малого кусочка этого мира, мы полностью обесценим нашу борьбу. Где таится гибель Революции? В компромиссе! О, это самое страшное, самое мерзкое, отвратительное, пылью, тленом, мясной гнилью пахнущее слово! КОМ-ПРО-МИСС! Это удары молотком по гробу". "Гробы - это по нашей части". "Тошнит... Пропахший сладким ладаном гроб красного лакированного дерева, с резной крышкой в мелких завитушках, с чёрными розанами по углам... Такой вот тошнотворный, мещанский... А в нём - наша мечта. Мечта о возвращении к Хаосу. К отцу и матери, к истокам знаний, действий, поступков, прозрений, ошибок, наслаждения, шагов, снов, слов, осенних опадающих ресниц, синих перьев в белом крутящимся ветре, ранних горячих звёзд в облаках искрящейся пыли... Назад, туда, где не было мира, не было света, не было ничего!" "Мы тянемся к Хаос у как ребёнок тянется к матери..." "Вот то, что нужно! Вы спрашивали, во имя чего... Ничего! Во имя Ничего!" "Ничто - имя твоё и будь оно благословенно во веки веков! Ничто - тайна наша и да будет она сокрыта до срока. Ничто - душа наша и дыхание наше. Ничто наполняет нас, Ничто ведёт нас, Ничто даёт нам победу и власть над всем сущим! В этом мире и иных мирах, на слепленных из глины планетах и планетах-призраках, во льдах Страны Великанов и в огне преисподней, в хрустальных чертогах наполненного тихим сиянием рая и на Полях Блаженства, где жёлтыми июльскими волнами колышутся тяжёлые пшеничные колосья, в мирах нерождённых, родившихся и умерших, в мирах монстров, богов и человеческих существ, везде и всегда - да будет воля Твоя! Да будет царствие Твоё!" "Мы были живы тогда, но спали... А потом умерли..." "Мы - реликты. Мы старше самых древних звёзд. Мы заснули тогда, когда они родились. А теперь мы пробудились". "И сейчас мы поговорим о методах..." - Входи, - сказала она. Всё тот же, прежний халат - синие лепестки васильков на белом фоне. Словно летний луг засыпан неурочным снегом. Рукава халата, как и тогда, она подвернула до локтя. Небольшое пятно на рукаве. Наверное, капнуло масло. Волосы стали светлей. Тонкие, сентябрьскими паутинками. Колшутся чуть заметно даже от лёгкого ветерка. - Здравстуй... - Проходи, - сказала она. - Куртку повесь сверху, на пальто. Нет вешалок свободных... Она закрыла дверь. Щёлкнул замок. - Ты одна? "Господи, зачем я её об этом спрашиваю? Какая мне разница? Мы что, любовники? Какие, к чёрту, любовники... Если бы хоть что-то похожее на страсть было во мне. Пусть чёрное, с запахом смолы и серы. Пусть грязное и преступное. Пусть от зверя, а не от человека. Но хоть что-то бы двигалось во мне, хоть что-то шевелилось... Хожу - и кажется, что булькает внутри тёплая болотная жижа". - Никого. Мама в семь придёт. Отец - и того позже. Ах да, она же до сих пор живёт с родителями! Но ведь совсем, совсем не похожа на домашнего ребёнка. Такая серьёзность, сосредоточенность... - А сестра? - неожиданно спросил я. Я с трудом пристроил вешалку с курткой в переполненный шкаф. И, недавив, закрыл отчаянно заскрипевшие дверцы. "Какая ещё сестра?" - Ты что? - искренне удивилась она. - Какая сестра? - Твоя. - У меня нет сестры. - И брата нет? - И брата. Я же говорила... Она смотрела на меня... С некоторой опаской? Не знаю, наверное, с опаской. Хотя могла бы и привыкнуть. - Ошибся, - пробормотал я. - Ничего, бывает. Она опустила голову и провела рукой по волосам, будто приглаживая. Но я видел - они у неё не растрёпаны, не спутаны, льются ровно к плечам. "Вот смутилась" подумал я. "Может, и жалеет, что их психушки тогда вытащила... А это она вытащила? Или Они?" - Ты улетал? - спросила она. - Надо было, - неопределённо ответил я. - Редакционное задание? Или просто?.. "Редакционное? Ах, да, я же пишу статьи о туристическом бизнесе... Что я ей там говорил? Новые направления, перспективные курорты взамен утраченных... Не слишком ли близок я был к правде?" - У тебя, кажется, даже загар небольшой есть... Надо же, даже при свете подслеповатой и запылённой лампы она смогла увидеть светло-шоколадный оттенок моей кожи. Проклятое солнце, даже сквозь майку пробилось, и козырёк бейсболки ему не помеха. Впрочем, не так уж это и заметно. Не так уж это настораживает. Вот, пьяный Витя, к примеру, вообще меня бледнолицым считал. Так что всё относительно. - Да, есть немного, - согласился я. - Летал... Она прошла в гостиную. Мимо меня. Хорошо, что прихожая достаточно широкая. Мы не коснулись друг друга. Конечно, и она умрёт. Но я не хочу, не хочу чувствовать эту кожу!.. - Проходи сюда, зачем так на сквозняке стоять. - Летал, - повторил я. И вошёл в гостиную. Она стояла у окна, повернувшись ко мне спиной. - Мы сейчас рекламный буклет готовим. Новый туристический маршрут... "Какая чушь! И как тяжело говорить, как будто надо жевать пыльный, жёсткий, скрипящий на зубах картон и выплёвывать, выплёвывать, выплёвывать комки. Так что задыхаешься, и во рту пересохло. А надо, зачем-то всё это надо! Зачем?" - Знаешь, новые места... - Это где? Она отвернулась. Смотрит в окно. Оно замазано чёрной краской с пятнами выцветшей жёлтой. Там только темнота и нет движений. И, кажется, что очень, очень тихо. Только где-то в далёкой, недосягаемой, невообразимой глубине этой растущей на глазах квартиры стучат забытые кем-то старинные часы-ходики с гирями-еловыми шишками, суетливым маятником на тонкой латунной подвеске и запылившейся от времени, отчаянно хрипящей кукушкой, живущей за деревянной, тонко скрипящей дверцей. Стучат, отстукивают. - Где? - переспросил я. - Да, - ответила она. - Где эти места? Расскажи... Свет от настольной лампы был слишком слаб, чтобы осветить всю её фигуру. Я видел тень и тело, и казалось, что голос идёт из темноты. "Пятна на коже" подумал я. "Бледно-розовая кровь. Хорошо, допустим, что так..." Пятый день. Я проснулся поздно. С головной болью лежал до наступления ранней темноты. В полдень был обед. В столовой (комнате с пятью столиками, за которыми умещалось одновременно не более шести человек) было жарко (занавески были отдёрнуты, лучи яркие и по-утреннему белые были в тот редкий в ноябре солнечный день), душно и в воздухе стоял кислый запах пережаренной на подсолнечном масле капусты. Я ещё не настолько проголодался, чтобы преодолеть в себе брезгливость и потому, вяло поковырявшись (для виду больше) в тёмной массе расползшихся по тарелке капустных листков, огляделся по сторонам (чёрт его знает, может быть, кому-то из больных брезгливость моя и нежелание есть из этих тарелок с подозрительно жирными краями покажется оскорбительной... наверняка покажется, непременно найдётся травленая жизнью сволочь, любитель разыгрывать оскорблённое самолюбие!), встал из-за стола, отошёл к окошку, где складывали тарелки на мойку и, пригнувшись, высыпал несостоявшийся обед свой в мусорное ведро. Но был ещё чай и хлеб, так что до вечера я никак не должен был умереть от голода. С утра мне всё-таки не удалось отвертеться от укола. После него я ходил, слегка подволакивая правую ногу и чувствовал, что в ягодицу загнали упругий резиновый шарик. Ближе к обеду (после укола прошла часа два) стала кружиться голова, коридоры и комнаты до потолка залил бледно-жёлтый бульон и люди, словно сваренные, лениво плыли в нём, издавая смешные, булькающие звуки. За полчаса до обеда неожиданно вырвало (я стоял у окна в коридоре и напряжённо размышлял над тем, как бы ловчее открыть форточку, чтобы глотнуть свежего воздуха, вот только руки отчего-то не поднимались вверх, а висели тяжёлой ватой... никак не мог дотянуться до оконной задвижки, никак; потом запрокинул голову - и поплыло, поплыло перед глазами...). Подбежал кто-то в белом... Да, белом халате... - ...Реагирует... сильно... слюна потекла... и рвота... Потом, кажется, был ещё один укол. К обеду, похоже, я пришёл в себя. Но этот запах! Тошнотворный запах капусты и горелого подсолнечного масла! Покачиваясь, я дошёл до своей палаты и присел на кровать. В послеобеденное время можно было поспать (это мне объяснил утром санитар... нет, не Волович... кажется, другой). Часа два. Но, не смотря на бессонную ночь и слабость после утреннего укола, спать всё ещё не хотелось. Быть может, само это место, эти стены в бледно-салатовой краске и пол с тёмно-жёлтым линолеумом, застоявшийся воздух больничных коридоров с запахом лекарств, серые потолки с приплюснутыми пыльными плафонами, шаги приближающейся боли, грохот тяжёлых дверей грузового лифта и еле слышный скрип нагруженных телом носилок - всё это, смешиваясь, сливаясь в один звук, один цвет, один странный запах тоски и тревоги, не давало уснуть, не давало успокоиться, не давало обмануть себя ложной надеждой, что всё когда-нибудь будет хорошо или просто покажется не в меру затянувшимся дурным и бестолковым сном. "Но когда-нибудь я всё-таки засну". В палате было трое, не считая меня. Дядю Колю, в наказание за очередную дерзость (утром он почему-то пристал к санитарке и хотел пососать у неё несуществующий ***) отвели после обеда убирать территорию.