Она прошла в гостиную. Мимо меня. Хорошо, что прихожая достаточно широкая. Мы не коснулись друг друга. Конечно, и она умрёт. Но я не хочу, не хочу чувствовать эту кожу!.. - Проходи сюда, зачем так на сквозняке стоять. - Летал, - повторил я. И вошёл в гостиную. Она стояла у окна, повернувшись ко мне спиной. - Мы сейчас рекламный буклет готовим. Новый туристический маршрут... "Какая чушь! И как тяжело говорить, как будто надо жевать пыльный, жёсткий, скрипящий на зубах картон и выплёвывать, выплёвывать, выплёвывать комки. Так что задыхаешься, и во рту пересохло. А надо, зачем-то всё это надо! Зачем?" - Знаешь, новые места... - Это где? Она отвернулась. Смотрит в окно. Оно замазано чёрной краской с пятнами выцветшей жёлтой. Там только темнота и нет движений. И, кажется, что очень, очень тихо. Только где-то в далёкой, недосягаемой, невообразимой глубине этой растущей на глазах квартиры стучат забытые кем-то старинные часы-ходики с гирями-еловыми шишками, суетливым маятником на тонкой латунной подвеске и запылившейся от времени, отчаянно хрипящей кукушкой, живущей за деревянной, тонко скрипящей дверцей. Стучат, отстукивают. - Где? - переспросил я. - Да, - ответила она. - Где эти места? Расскажи... Свет от настольной лампы был слишком слаб, чтобы осветить всю её фигуру. Я видел тень и тело, и казалось, что голос идёт из темноты. "Пятна на коже" подумал я. "Бледно-розовая кровь. Хорошо, допустим, что так..." Пятый день. Я проснулся поздно. С головной болью лежал до наступления ранней темноты. В полдень был обед. В столовой (комнате с пятью столиками, за которыми умещалось одновременно не более шести человек) было жарко (занавески были отдёрнуты, лучи яркие и по-утреннему белые были в тот редкий в ноябре солнечный день), душно и в воздухе стоял кислый запах пережаренной на подсолнечном масле капусты. Я ещё не настолько проголодался, чтобы преодолеть в себе брезгливость и потому, вяло поковырявшись (для виду больше) в тёмной массе расползшихся по тарелке капустных листков, огляделся по сторонам (чёрт его знает, может быть, кому-то из больных брезгливость моя и нежелание есть из этих тарелок с подозрительно жирными краями покажется оскорбительной... наверняка покажется, непременно найдётся травленая жизнью сволочь, любитель разыгрывать оскорблённое самолюбие!), встал из-за стола, отошёл к окошку, где складывали тарелки на мойку и, пригнувшись, высыпал несостоявшийся обед свой в мусорное ведро. Но был ещё чай и хлеб, так что до вечера я никак не должен был умереть от голода. С утра мне всё-таки не удалось отвертеться от укола. После него я ходил, слегка подволакивая правую ногу и чувствовал, что в ягодицу загнали упругий резиновый шарик. Ближе к обеду (после укола прошла часа два) стала кружиться голова, коридоры и комнаты до потолка залил бледно-жёлтый бульон и люди, словно сваренные, лениво плыли в нём, издавая смешные, булькающие звуки. За полчаса до обеда неожиданно вырвало (я стоял у окна в коридоре и напряжённо размышлял над тем, как бы ловчее открыть форточку, чтобы глотнуть свежего воздуха, вот только руки отчего-то не поднимались вверх, а висели тяжёлой ватой... никак не мог дотянуться до оконной задвижки, никак; потом запрокинул голову - и поплыло, поплыло перед глазами...). Подбежал кто-то в белом... Да, белом халате... - ...Реагирует... сильно... слюна потекла... и рвота... Потом, кажется, был ещё один укол. К обеду, похоже, я пришёл в себя. Но этот запах! Тошнотворный запах капусты и горелого подсолнечного масла! Покачиваясь, я дошёл до своей палаты и присел на кровать. В послеобеденное время можно было поспать (это мне объяснил утром санитар... нет, не Волович... кажется, другой). Часа два. Но, не смотря на бессонную ночь и слабость после утреннего укола, спать всё ещё не хотелось. Быть может, само это место, эти стены в бледно-салатовой краске и пол с тёмно-жёлтым линолеумом, застоявшийся воздух больничных коридоров с запахом лекарств, серые потолки с приплюснутыми пыльными плафонами, шаги приближающейся боли, грохот тяжёлых дверей грузового лифта и еле слышный скрип нагруженных телом носилок - всё это, смешиваясь, сливаясь в один звук, один цвет, один странный запах тоски и тревоги, не давало уснуть, не давало успокоиться, не давало обмануть себя ложной надеждой, что всё когда-нибудь будет хорошо или просто покажется не в меру затянувшимся дурным и бестолковым сном. "Но когда-нибудь я всё-таки засну". В палате было трое, не считая меня. Дядю Колю, в наказание за очередную дерзость (утром он почему-то пристал к санитарке и хотел пососать у неё несуществующий ***) отвели после обеда убирать территорию. Впрочем, едва ли это было для него наказание. Фёдор (тот самый, что лежал у окна) успел мне рассказать, что Коля - бомж с сорокалетним стажем и мастерски умеет находить окурки королевских размеров даже на самой, казалось бы, убранной и до блеска вылизанной территории. А небольшой сквер возле больницы (это и из окон было видно) - далеко не до блеска вычищен. Так что дяде Коле было раздолье... - Он до весны тут лежит, - пояснил Фёдор. - Пока не потеплеет. А там - уйдёт. Ты с ним поосторожней. Он и вправду на Курском вокзале сосал, на бутылку себе зарабатывал. Не трись об него, зачмыришься ещё... И вообще - какого хера его к нам положили?! Из тех троих я знал пока только Фёдора (мужик лет сорока с копной давно уже нестриженых волос, из-под его больничного халата выглядывала изрядно уже застиранная, с поблекшими серыми полосами тельняшка). Двое соседей по палате были мне не известны. Они сидели на постели Фёдора (я уже успел заметить, что это самое светлое место в палате) и говорили о чём-то низким, с присвистом, шёпотом, опасливо оглядываясь по сторонам. - Эй! - позвал меня Фёдор, махнув рукой. Потом тихо спросил: - Игорь... тебя? Я кивнул. - Давай к нам, - сказал Фёдор. - Дело есть... - Значит так, - продолжил он, едва я присел на край его постели. - Часа через два медосмотр. Знаешь об этом? - Нет, - я неосторожно помотал головой и яркие, лимонно-жёлтые пятна поплыли вдруг у меня перед глазами. - Не знаю. "Только бы и здесь не блевануть... Федя обидится..." - Будет, - подтвердил Фёдор. - С утра должен был быть, но, говорят, у Торопова совещание какое-то было... Знаешь, кто такой Торопов? - Нет. - О, как! - с искренним удивление воскликнул Фёдор. - До сих пор не сказали? Самый главный тут по медицинской части. У него как раз в понедельник осмотр. Он тут много чего решает, много чего... Вот ты, к примеру, уйти хочешь или остаться? - Уйти, - твёрдо ответил я. - Ну, с этим легко, - заявил Фёдор. - Чего там у тебя? Не зарезал ведь никого? - Попытка самоубийства, - пояснил я. - Правда? - переспросил Фёдор и глянул на меня то ли с интересом, то ли с опаской. - А чего так? - В парке гулял, с дедом одним повздорил, - несколько туманно начал объяснить я. - Потом на пруду поскользнулся... А вообще... Тут я вспомнил то, что говорил мне врач в приёмной. - Вообще - с девушкой поссорился. - Дурак, - заметил один из неизвестных мне пока соседей по палате. - Это вот ты неправильно говоришь, - упрекнул его Фёдор. - У человека горе, может, его... эта... бросила, может... А ты, Мишаня... - Да мало их, что ли? - ответил Михаил (теперь я знал его имя) и с треском почесал открывшуюся в распахе халата волосатую грудь. - Знаешь, сколько?.. - Ладно, - прервал его Фёдор. - Короче, говори, что жизнь, дескать, хороша. Тогда выпустят. А у меня, брат, сложнее история. Я вот тут остаться хочу... Хотя бы на пару недель. - Чего так? - спросил я его. "Может, ни к чему было спрашивать". - Да вот надо, - ответил Фёдор. - От жены надо скрыться... - Она его, стерва, посадить хочет, - пояснил Михаил. - Милицию, считай, каждый день вызывает. Кляузы строчит. Дескать, бьёт он её... - Врёт, небось, - басом прогудел третий сосед (толстый, лысоватый мужчина лет пятидесяти довольно угрюмого вида). - Не, не совсем, - подумав, ответил Фёдор. - Иногда врежу ей, конечно... Но не каждый день! - Гуманист, - снова пробасил третий сосед. - Мне чего надо, - пояснил Фёдор. - Ты пожалуйся на меня Торопову. Когда на осмотре будешь, так пожалуйся. Скажи, что, к примеру, кричу по ночам или чертей на стене ловлю... - Глупо, - заметил Михаил. - Тебя жена посадить хочет, заявления пишет, а ты как специально буйного из себя изобразить хочешь. Да тебе и здесь не верят. Не верят! Если бы поверили - не в общую палату положили, а в специальную, для буйных. А там знаешь, какой режим? - Или в это... в институт отвезут, - веско заметил третий сосед. - Забыл вот, как он называется... Короче, маньяков там всяких до суда обследуют. - Ну вы даёте, - искренне удивился Фёдор. - Какой я вам маньяк? И какой буйный? Просто плохо мне. Вот и бывает иногда... - Иногда, - хмыкнул третий сосед. - Небось, к суду уже потянули за хобот? Фёдор грустно кивнул и опустил голову на грудь. Потом с неожиданной радостью подпрыгнул и хлопнул себя по лбу. - Вот я и говорю, - пояснил он. - Вот ты и скажи... Он повернулся ко мне. - ...Вот и скажи, что, дескать, плохо ему. Совсем плохо. Ты же не псих? - Нет, - ответил я. - Не псих. "А куда птица делась?!" с внезапно нахлынувшим страхом подумал я. "куда делась эта мразь? Ведя я не видел её. С самого того дня, с того парк, с того пруда не видел! Я если она придёт? Боже, что же будет, если она придёт?! Она же доведёт меня, она подставит меня, она точно заставит всех