а головой. - Поверь мне, ты не фанатик. Я знаю, что говорю. Я же психолог... То есть, будущий психолог. - И ты видишь душу человека? Читаешь по глазам? Она села в кресло у журнального столика. Она молчала, словно обдумывая ответ, но я-то мог поклясться, что ничего ей обдумывать не надо. Она просто не решалась ответить... Всё та же жалость! Всё та же проклятая жалость! - Садись, Игорь. - Я не устал. Постою. Мне и впрямь не хотелось задерживаться у неё. Я и без того не мог понять, отчего в который уже раз прихожу к ней. Отчего продолжаю задавать ей вопросы, хотя ответы мне совершенно не нужны. И совершенно, совершенно не могу понять, почему меня так смещают... Да нет же, просто пугают эти воображаемые больным моим разумом пятна на её лице, которых, если хорошенько разобраться, сейчас нет и быть не может. Слишком мало времени прошло. Она заразилась... Я посмотрел на часы. ...Всего двенадцать минут назад. "Но они появятся!" Да, появятся. Не сейчас, через три недели. Чуть раньше, чуть позже. Но какое мне до этого дело? Какое мне дело до глупой, странной, доверчивой девчонки, этой наивной спасительнице, студентки ("будущий психолог!"), которая себе же (и не только себе) на погибель помогла мне выбраться тогда из психиатрической лечебницы... "Не преувеличивай!" остановил я сам себя. Или, точнее, одёрнул. "Тебя и так там держать никто не собирался. Ещё не хватало, на припадочных казённые деньги тратить!" "Но" возразил я сам себе "она же хотела помочь!" "А какое тебе дело?" - Прости, Игорь... Мне самой тяжело это говорить. Мне нравиться твоя независимость. Твоя необычность. Ты и в самом деле не такой как все. И, ты знаешь, я пыталась понять, в чём же именно ты не такой как все. Чем же ты отличаешься от всех остальных... "Парней? Да, отличаюсь... наверное... Если принять во внимание, что у них один трах на уме... один грязный трах! Трах! Трах!" ****и! Да, должно быть, я отличаюсь от ****ей. От тех, кто ходит утром на работу, сидит в конторах, зарабатывает деньги, нянчит своих ссаных и сраных, никому не нужных детей, которые тоже когда-нибудь будут просыпаться по утрам с ленивым, лакейским недовольством, мычать, тереть глаза, одеваться, плестись по лестнице до двери подъезда, а там идти до гаража, стоянки или ближайшей остановки, тащиться в конторы, конторы, конторы... Что там ещё? Заводы, мастерские, строительные площадки, магазины, рынки, палатки, автопарки, аудитории, аэропорты, вокзалы, площади, улицы, переулки, рестораны... Да пропадите пропадом, ****о****ские мудоёбины!! Кому вы вообще нужны? Вы же только фон! Серый фон, задник, экран, на фоне которого я кривляюсь, изображая вашего спасителя. А на самом деле - мне глубоко на вас насрать. Как и на моё кривляние, которое имело бы хоть какую-нибудь ценность только если хоть какую-нибудь ценность имели бы вы. Но вы - ничто. И вся моя миссия - ничто. Я только хочу развлечься. Я только хочу получить от вас удовольствие. В кои-то веки я получу удовольствие от вас, а не вы от меня. Должна же быть справедливость... - Ты знаешь, я поняла... Поняла, почему так всё с тобой происходит. - Как? - Нет так, как у всех. Одиночество, неудачи, неврозы. - Разве моя жизнь так плоха? - Она не плоха, Игорь. И не хороша. Её просто нет. Так бывает, Игорь. Бывает, что ребёнок рождается с атрофированными конечностями. Или слепым. Или глухим. Бывает, что человек с рождения лишён глаз. Как ему объяснить, что такое свет? Или как ему объяснить, как выглядят лица людей? Если он слеп с рождения... - Я что, по-твоему, инвалид? - Не обижайся, Игорь. - Да что ты заладила!.. Я осёкся, оборвал сам себя, испугавшись того, что она не выдержит, выгонит меня прочь. Сам не знаю, но прощаться с ней таким образом, да и вообще расставаться с ней не хотелось... Хотя, какая глупость! Мы ведь и так уже расстались. Сейчас все расстаются со всеми. - Ты успокоился? Я кивнул. - Дослушай, пожалуйста, до конца. Это важно, Игорь. Важно для тебя. Ты просто не видишь людей... - Я слишком хорошо их вижу. И, представь себе, я заранее знаю всё, что ты хочешь мне сказать. Она попыталась сделать какой-то жест. Я не понял, какой именно, но, по-моему, она хотела поднять руку, словно пытаясь меня остановить или скрыть взгляд свой от меня. По крайней мере, это было похоже на попытку защититься. Но она внезапно передумала, и рука её замерла на полпути. А потом она неожиданно успокоилась и, отвернувшись к стене, слушала меня, не пытаясь перебить мою речь или просто хоть чем-то ответить. А я продолжал: - Я не вижу людей? Жизнь вовсе не так бессмысленна, как я пытаюсь её представить? Я становлюсь жестоким и бездушным? Возможно, есть ещё место для жалости? Возможно, есть ещё шанс изменить жизнь и чего-то добиться? Да, конечно, я не прав. Я и не настаиваю на собственной правоте. Конечно, права ты. Конечно, правилен именно такой, ясный, честный, солнечный... Как там ещё? Скажем просто, позитивный взгляд на жизнь. Да, разумеется, надо верить в собственные силы, надо верить в то, что итогом жизни станет хоть что-то положительное, хоть какой-нибудь результат и люди, те самые люди, с которыми ты прожил бок о бок всю жизнь, или те, с которыми ты только общался на протяжении хоть некоторой части твоей жизни, или те, кто был твоим случайным и недолгим спутником на извилистом и неверном этом пути, или хотя тот, кто лишь случаем, краешком своей жизни задел твою жизнь, что все эти люди, все до единого когда-нибудь оценят твои усилия и твои успехи, и поймут, наконец, всю значимость и незаменимость твоего "Я". И что какие-нибудь непременно справедливые высшие силы в самом конце твоего пути явят светлый лик свой твоему взору и откроют тебе ту самую заветную дверцу, за которой и ждёт тебя высший приз. Уж не знаю, какой. Какой приз ты хотела бы получить? Она промолчала. - Ах, да! - я хлопнул себя ладонью по лбу. - Жизнь! Просто жизнь! Я совсем забыл, она же ценна сама по себе. Каждое существование уникально и неповторимо. Каждое ведёт к какой-то цели... А теперь давай попробуем быть объективными. Ведь на самом деле всё просто. Настолько просто, что даже объяснять ничего не нужно. Давай представим, что никакой цели нет. Ещё каких-нибудь тридцать лет назад фантасты строили прогнозы на грядущее столетие. Почитай-ка старые журналы, брошюры... А лучше - книги шестидесятых-семидесятых годов. Сколько был разговоров, сколько было предсказаний, какие были надежды, какие планы! "Вот наступит двухтысячный год, вот наступит двадцать первый век! Вот наступит третье тысячелетие!" И вот оно наступило, это самое тысячелетие. И идёт уже который год. И что же? Что произошло? Что изменилось? Ничего! Ровным счётом - ничего! Ноль! Ничего нового, никаких изменений, никаких перспектив, ничего не меняется и не может (понимаешь ты это?!), просто не может измениться. В твоей жизни, в моей, в любой. Всё те же люди в метро, всё те же троллейбусы на улицах, всё те же темы для разговоров, всё те же надоевшие друзья и унылые враги, всё те же страхи (разве только выросли они немного за прошедшее время) и, что самое интересное, всё те же планы на будущее! - Смешно, не правда ли? Я хотел сделать паузу (мне отчего-то казалось, что это добавит театральной эффектности моей речи), но, едва взглянув на неё (она всё так же смотрела в стену, будто линии на бледно-розовых обоях были куда интереснее того, что я говорю) понял, что лучше бы этого не делать. - Смешно, - и сам ответил на свой вопрос. - Какие ещё планы? А что изменится ещё через тридцать лет? А что изменится в твоей жизни? Если, скажем, кто-нибудь из этих вечно спешащих людей в одно прекрасное (да, именно прекрасное!) утро поскользнётся на апельсиновой корке или просто получит удар в спину чьим-нибудь локтем, потеряет равновесие, упадёт, ударится виском о бордюр и умрёт - что он потеряет? Ещё тридцать лет напрасного ожидания? - Возможно, - сказала Катя (вот, наконец-то она повернулась ко мне), - потеряет не он. Потеряют его. - Хорошо, - согласился я. - Его потеряют. Я же забыл про родственников. Я же не вижу их! Нет, теперь вижу... Да, вижу! Вот они стоят, скорбно поникнув головами, над его гробом. Боже, какая печальная картина! Дядя Коля, тётя Люба, баба Шура, сослуживец Иван Антонович, хороший знакомый Сергей Данилович и просто сосед Василий. Это тот, что на рыбалку вместе с ним ездил и в шахматы иногда играл. Да, именно в шахматы, а не в домино! Наш безвременно погибший любил думать! Продумывать ходы! Строить планы! И ещё... Конечно, конечно же! Жена и дети покойного. Детей двое. Девочка и... ну, скажем, ещё одна девочка. Они всхлипывают тихо, ладошками закрывают рот. Вообще-то им хочется реветь в голос, но мама им объяснила, что на похороны приехало много гостей и совершенно ни к чему слишком громко реветь. У гостей от этого звенит в ушах. И наплакались они уже за последние три дня, пока папу из морга везли домой, а потом и укладывали в странный продолговатый, скверно пахнущий ящик... - Как отвратительно! - воскликнула Катя. - Все человеческие обычаи отвратительны, - ответил я. - Отвратительно то, что ты говоришь, - сказала Катя. - Я только описываю эти обычаи. Не более того. Теперь немного о супруге... Маргарита Михайловна, чудесной души человек, замечательная женщина! Печёт такие вкусные пирожки (с мясом, луком и картошкой, с капустой... да, ещё пирог с рыбой! нет, это просто сказка, прелесть какие пирожки!). Ещё раз в неделю устраивает большую стирку и тщател