нчиком крыла, аккуратно сняла кастрюлю и поставила её на пол. - Хочешь, я за ужином для тебя схожу? Ты же его проспал. - Не подлизывайся! - строго заметил я. - Всё равно тебе не верю! Не верю! В тебя не верю, тебе не верю, в заботу твою - не верю! Не по своей воле ты от меня отстаёшь, не по своей! - Это ты прав, - ответила Птица. - Не по своей. А вот насчёт заботы... Так ли уж плохо нам было вместе? - Так! Именно так плохо! - Да ладно тебе... Птица присела на пол и огляделась по сторонам. - Грязно тут, - каким-то жалобным, немного растерянным голосом сказала она. - Не метено, не мыто... Когда убирали-то тут в последний раз? - Уборщица на полставки, - пояснил я. - Сегодня не было, завтра придёт. А тебе-то какая разница? - Меня сюда сослали, - жалобно сказала Птица и закашлялась, то ли от волнения, то ли от пыли. - Как это? - недоумённо переспросил я. - Как это сослали? Кто? Ты же мой кошмар! Мой собственный кошмар! Кто вообще тебя мог сослать?! - Да не кричи ты! - досадливо прервала меня Птица и наотмашь ударила по полу крылом. - Если тебя никто, кроме меня, не слышит - это не значит, что можно всякие глупости говорить. Да ещё и так громко. Болван ты, всё-таки! Болван, хоть и друг мне... - Не друг! - возразил я. - Много ты знаешь! - продолжала Птица. И передразнила меня: - "Мой"... "собственный"! - Чушь! - и белые искры снова посыпались из её щёлкнувшего клюва. - Что ты знаешь о кошмарах и о праве собственности на них? Ничего! Дурак дураком, чистый лист бумаги, младенец в ссаных пелёнках - а всё туда же, о кошмарах рассуждать. Куда ты полез, братец, куда ты полез? Ты знаешь, что тебе было предназначено, что высшие силы тебе отмерили? - Нет, - честно признался я. - Надеюсь... - Не надеялся бы, - оборвала меня Птица. - Хочешь, скажу? Только, чур, по голове не бить! Слаба я стала на голову, болит она у меня непрестанно... Так вот, друг мой любезный, отмеряна тебе была жизнь долгая и спокойная, до семидесяти трёх лет. Через три года твоя мама бы умерла... - Ну это брось! - угрожающе заявил я. - А что? - удивилась Птица. - Теперь и это предсказание - псу под хвост. Или тому вселенскому волку, которого ты недавно выпустил на свободу. Так вот, умерла бы... Ладно, молчу. В общем, через те самые три года нашёл бы ты себе постоянную работу, через восемь лет женился бы... Нет, детей не предусмотрено. А они нужны тебе? Нет? Ну, и ладно. И вот жил бы так, жил... Птица всхлипнула вдруг и обиженно заворчала: - Ты что, сволочь, крадёшь? - Я?! Изумление моё было искренним и глубоким. Уж такого обвинения я даже от неё не ожидал! - Ты! - заявила Птица. - Ты ведь, как лотерейщик жуликоватый, не свою очередь и не в свой мешок с фишками руку запустил... А что вытащил? Ты знаешь, что ты вытащил? У тебя теперь новая... новая судьба... И ты знаешь... Не могу пока понять - какая. Честное слово, не могу. А знаешь, почему? Птица замолчала. Минуты две она сидела в глубоком, тяжёлом, печальном раздумье. Сидела, зябко нахохлившись, словно на январском леденящем ветру. Мелкая дрожь прошла по её телу. Она утратила циничное спокойствие своё и чувство неуязвимости. Я не мог ещё понять до конца, что же произошло, но Птице явно было не по себе. Что-то происходило с ней. Или со мной? - Знаешь, - продолжила, наконец, она, - есть такие силы... Особые, невидимые миру, очень могущественные силы... Как бы тебе объяснить... Люди придумали Бога и Дьявола. Нет, не так всё просто в потустороннем мире, нет всё просто! Это ведь всё равно что придумать географическую карту, где будет только Африка и Антарктида - и ничего больше. А карта духовного мира... Она много больше карты Земли, да кто её видел, карту эту? Мне только клочок показывали, да и от него сердце вдруг остановилось. На миг остановилось, не более. Но так страшно стало, таким холодным камнем висело сердце в груди в этот миг. Таким тяжёлым оно было, тяжёлым, холодным и неподвижным. И странное чувство остановило его, особое чувство. Не восторг, не испуг. Что-то такое особенное, что словами трудно описать. Просто стало понятно мне, что, доведись когда-нибудь увидеть всю эту карту целиком - и станут понятны мне пути моих бесконечных странствий. И смогу я вычислить то место, куда суждено мне когда-нибудь придти. А тебе... Птица вздохнула. - Тебе тоже. Когда-нибудь... Я попрощаться пришла. Мы не встретимся больше. Потому что силы... высшие, низшие - какая разница? В общем, теперь ты вытащил совсем иную судьбу. Конец всему прежнему. Конец! Крест! ...Нет, не знаю точно, какую судьбу. Какую-то особенную... Я заметила - фишка была красная, с отсветом... Такие фишки редко кому достаются, очень редко. В последний раз я видела её в руке у... Нет, не буду говорить! Не буду! Но ты не радуйся прежде времени, не радуйся. Особенная судьба - не дворцы, лимузины и яхты. Бывает и так, но всегда. Всегда - бессмертие. Это, конечно, больше, чем все дворцы мира, вместе взятые. Но... Сможешь ли ты это понять? И что за бессмертие тебе дадут? Красная фишка... - Я птицу убил, - признался я. - Когда-то давно, в детстве. Голубя... Облил ацетоном и поджёг... Зачем я признался в этом? К чему? Да и было ли... - Враньё! - ответила она. - Всё - враньё! - Но это так. - Ложь! - клюв снова выщелкнул слепящие, звонкие искры. - Я всё знаю про тебя. Каждый шаг, каждый вздох твоей серой, убогой жизни известен мне. Ты видел Книгу Судеб? Ты думаешь, она на небесах? Чепуха! Может, для кого-то припасена и такая Книга, да только не для тебя. Та Книга, в которой описана твоя судьба, хранится в пыльной кладовке в одном заброшенном доме, в маленьком городке недалеко от Рязани. И та жизнь, от которой ты убежал, вор проклятый, описана разбавленными фиолетовыми чернилами, подробно описана, день за днём. Описана до самого сегодняшнего дня, до этого самого часа. И есть в ней ещё страницы, да будут они вырваны сегодня и уничтожены! Но в этой Книге нет записей о голубе! Нет! Ты сам это придумал, сам в это и поверил. Поверил, что убил птицу, а на самом деле никого не убивал. Жалкий человек, жалкий. Даже ничтожество у тебя выдуманное, ненастоящее. Как я устала, как я устала... Птица закрыла глаза. Я ждал и хотел услышать, что же скажет она ещё о будущей моей судьбе (хоть и не верил ей до конца, подозревая подвох и лукавство, но, в то же время, было что-то внутри меня, не внутренний голос, а какое-то странное, не осознанное до конца чувство её правоты; нечто, подтверждающее её слова), но она молчала и как будто погрузилась в тихую и такую неуместную сейчас дрёму. Она прикрыла глаза и пальцы её скребли отросшими ногтями жёлтый линолеум, словно пытаясь зацепиться за него, чтобы не соскользнуть в сон. - А ещё что? - тихо спросил я. - А?! Что!? - испуганно встрепенулась Птица и с железным грохотом подскочила вверх. - Тише ты, - прошептал я. - Разбудишь... объясняй потом... - Нет, - переведя дух, ответила Птица, снова надевая на голову кастрюлю, - никто, говорю тебе, никто не услышит нас. Я заснула как будто? - Вроде того, - сказал я. - Сморило? Или сонная стала от расстройства? - Может, выпьем? - предложила вдруг Птица. - Я сгоняю, тут недалеко. - С чего это вдруг? - удивился я. - С чего это ты добрая такая стала? - Выпьем, - будто не слушая меня, продолжала Птица. - Помянем... глупца несчастного. Вот выгонят тебя завтра - а лучше бы ты здесь оставался. Но... Не останешься, конечно. Всё, всё уже решено... Жалко. Не ожидала я такого от тебя, не ожидала. Я ведь думала - время у нас ещё есть... Выходит - нет. Я чего выпить-то предлагаю... Ты знаешь... Те, кому красная фишка выпала... Тут такое дело... В общем, не живут они долго. Не живут! - Ты где будешь Новый год отмечать? - А он скоро? - Что? - Новый год скоро? - Да ты и впрямь не в себе... Что с тобой? - Голова болит. С утра. Давление, наверное... - Через два дня. Сегодня же двадцать девятое. - Скоро... Не знаю, где я буду. В Москве, наверное... - Хочешь, по городу погуляем? - Я скучный. Плохой компаньон. Всегда был скучным, а в последнее время стал просто невыносимым. - Это от одиночества. Пишешь что-нибудь? - Теперь уже ничего. Слабею. В тот день началось. Поднялась температура. Качало. Серый туман поплыл перед глазами. Сколько дней прошло с момента заражения? Не помню... Кажется, двадцать два... Или двадцать три? Ками говорил о двадцати пяти- тридцати... Ошибался? Впрочем, я не умею мерить время. Дни летят незаметно, похожие один на другой. Сколько прошло, сколько осталось... А сколько осталось? Да и болезнь ли это? Та ли эта Болезнь? Быть может, я просто заразился гриппом... Или первый приступ - лишь предупреждение. У меня в запасе ещё много, много дней. Десять, пятнадцать. Возможно, я успею закончить записи, рассказать о... Да, на пятое января. Мама договорилась. Она звонила мне вчера. Она договорилась с братом отца, Петром Николаевичем... Дядей Петей. Он поедет на кладбище пятого января. И возьмёт меня с собой. Кажется, я доживу. У меня ещё много сил. Я чувствую себя хорошо. Завтра я пойду в одно очень уютное кафе. В центре Москвы сугробы темны и высоки. Я пью кофе. Много посетителей. Но за столиком я один. Чёрная зимняя вода за окнами и люди-рыбы, бесшумно открывая рты, медленно плавают от фонаря к фонарю. Морит сон и сладкий мёд склеивает веки. Этот вечер слишком тих для меня. Мне кажется он долгим, бесконечным. Я достаю газету, пытаюсь читать. Строчки плывут и тянутся в чёрные нитки. - Простите! Кажется, кто-то толкнул меня. И извиняется. Ил