нно? - спросил я. - Такое, - ответил он. - Что хотел сделать всю жизнь, да боялся... Есть у тебя такая мечта? Запретная? - Была, - ответил я. - Почему была? - Потому что мечта уже исполнилась, - пояснил я. - И что ты сделал? - оживился Виктор. - Банк ограбил? Милиционеру в рожу плюнул? Впрочем, это и так можно сделать... У меня, вон, и деньги в банках лежат... и здесь, и в офшорках... И три мента меня в охране... Я им хоть каждый день могу в рожу плевать. И ничего. Тебе никогда не хотелось бабу изнасиловать? - Нет, - ответил я. - Нет, не выебать! - пояснил Виктор. - Не просто выебать, а именно изнасиловать. Не так, как шлюхи за деньги спектакли разыгрывают. А по-настоящему... Поймать где-нибудь, да... Чтобы с криком, с соплями, чтобы кусалась, царапалась... А потом убить! - Что? - Убить, - повторил Виктор и улыбнулся. - Непременно убить! Этого уж точно ни за какие деньги не купишь... Ни за какие! И чтобы её, голую, заёбанную, давить, башкой бить об землю! В кровь! Бить, бить! И знать, что тебе ничего, ничего за это не будет! Хорошо? А? Такую мечту ты исполнил? - Нет, - ответил я. - Ещё веселее. Но, благодаря тому, то моя мечта исполнилась, и такие мечты тоже скоро станут реальностью. - Это как это? - удивился Виктор. - Узнаешь, - ответил я. - Сил уже нет, - грустно сказал Виктор. - Это я так... Хорохорюсь... А кишка, видно, тонка... Тонка у меня... Не выебу, никого не... А, может, и в самом деле прибить кого-нибудь? Просто так? - Валяй, - сказал я. - Убивать легко. - Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросил Виктор. - Знаю. Убивать - это хорошо. Убивать можно и нужно. Так что убей, непременно убей, если получится. - Если б знать! - простонал Виктор. - Что знать? - спросил я. - Наверняка знать, умру я или нет. Знаешь, почему туфта всё это и глупость? Мысли все мои... Глупость всё это... А глупость всё это потому, что природа у человека такая. Порода то есть... Или натура? - Не понял. - Натура, - повторил Виктор. - Ведь ясно же... До самого конца, до самой последней минуты буду надеяться на спасение. До самой последней минуты не буду уверен... Не смогу убедить себя в том, что уж точно, непременно умру. Так и буду цепляться за врачей, за таблетки, за уколы, анализы... За жизнь, даже за такую жизнь буду цепляться! Я ничего не сказал в ответ. - А ты? - спросил он после затянувшегося молчания. - Ты мечту осуществил... Не знаю, какую... Но уж, наверное, ту самую, затаённую... Почему осуществил? Ты, стало быть, уверен? Точно знаешь? Так ведь? Уверен? - Да, - ответил я. - А в чём ты уверен? Я встал. Повернулся и медленно, покачиваясь, пошёл к двери. - В чём?! - закричал Виктор. - В смерти, - сказал я. Остановился. И тихо повторил: - В смерти. Взялся за дверную ручку и услышал скрип диванной кожи. - Нет! - выдохнул Виктор. - Врёшь! Не можешь быть уверен! Никто не уверен! Откуда ты... Нет... Он захрипел и грузно шлёпнулся на пол. Я вышел в приёмную и сказал секретарю: - Виктору Петровичу совсем плохо. Надо бы скорую вызвать. - Пытались, - шёпотом ответила мне секретарь. - Он запретил. И врачей два раза выгонял... Мы даже заходить... Она отвернулась. Не знаю. Возможно, мне показалось... Но я увидел слёзы в её глазах. Смерть. Кладбище нового года. Ворон было мало. Мне всегда казалось, что на кладбищах летают целые стаи ворон. Серо-чёрных, жирных, наглых, хрипло каркающих ворон. На участке их было всего штуки три и вели себя они очень тихо. Сидели молча на деревьях и время от времени чистили перья. - Могилу весной поправляли, ограду красили... Дядя Петя, Пётр Николаевич, мамин брат, маленькой деревянной лопаткой бережно сгребал снег с могилы моего отца, выравнивал края. Я сижу на скамейке у ограды. Я прислонился спиной к ограде. Меня мутит и я с трудом сдерживаю позывы к рвоте. Стараюсь дышать редко и глубоко, надолго задерживая воздух в лёгких. "Говорят, нормальный человек не способен увидеть привидение" думаю я и оглядываюсь по сторонам. "Только сумасшедшим открываются окошки и ходы в мир мёртвых. А я, в таком вот состоянии, что не отличаю уже действительность от бреда... Я способен? Именно благодаря мне скоро окончательно сотрётся граница между миром живых и миром мёртвых. Земля будет планетой, населённой одними призраками... А может ли призрак увидеть человека? Или призраки живут рядом с нами, не видя нас? И проходят сквозь нас так же, как мы проходим сквозь них? И в последние часы жизни человечества, когда количество мёртвых превысит количество живых - не откроется ли мир мёртвых последним оставшимся в живых, не явится ли им зримым, явным, подлинно существующим миром? Не станут ли, пусть на самый краткий миг, эти два мира - одним? И не откроется ли тогда тайна самой смерти?" - Что задумался? - спросил дядя Петя. - Устал с дороги? - Устал... Дядя Петя присел рядом со мной и протянул мне пластиковый стаканчик. Достал из пакета початую бутылку водки, открутил пробку и плеснул в стакан, наполнив его до половины. Я огляделся по сторонам. "Нет призраков, нет... То ли сумасшествие у меня не такое, чтобы призраков видеть, то ли они видеть меня не хотят.. А, может, и нет его вовсе, этого мира мёртвых? И души у человека нету. А кто сказал, что есть? Тот, кто про душу говорил - тот и конец времён себе по-другому представлял. А время-то тихо кончилось, незаметно..." - Мне нельзя, я за рулём, - сказал дядя Петя, и убрал было водку в пакет. Потом подумал, махнул рукой и сказав: - А, ладно! Налью и себе чуть-чуть... Надо же помянуть... Мы выпили. Водка показалась мне безвкусной. Мне показалось, что я выпил холодную воду, лишь слегка поколовшую язык. - Тут мне Лидка собрала в дорогу, - произнёс дядя Петя, заглянув в пакет. - Сам даже не знаю, что... тут, вроде, бутерброды с колбасой, сыр есть... Меня неожиданно вырвало, будто из гейзера, под давлением вбросив наружу мутную желудочную слизь. Я едва успел отвернуться, выблевавшись за ограду. И тут только почувствовал густой, терпкий водочный запах. - Что это с тобой?! - вскочил, всполошился дядя Петя. - Грипп, - отдышавшись, ответил я. И, схватив с сугроба комок снега, вытер лицо. - Ну, ты даёшь! - дядя Петя с некоторой опаской посмотрел на меня (видимо, жалел уже, что поддался на уговоры мамы и привёз меня на это полузаброшенное, отдалённое, утонувшее в зимнем снеговом океане кладбище). - Ты это... если плохо себя чувствуешь... Может, сразу и назад соберёмся? Я вот могилку подновил, сейчас вот ещё снег с дорожки смету... - Посидим немного, - предложил я. - Ничего страшного. Вчера температура поднялась, я уж решил не откладывать. Дядя Петя снова присел на скамейку. Сидел он, задумавшись, низко пустив голову и лишь изредка поглядывая в мою сторону (словно проверяя, всё ли у меня в порядке). Сидел он так долго, минут пятнадцать. Желудочные спазмы стали понемногу стихать и рвотные удавьи кольца, сжимавшие моё горло, постепенно ослабли. Приступ стихал. Я старался дышать глубоко и редко. Каждый новый глоток воздуха мог разбудить уснувшую было болезнь и она снова стала бы выкручивать меня, выворачивать размякшее и осклизлое моё нутро. - Снега намело, - сказал дядя Петя. - Чего зимой-то решил приехать? - Не знаю, - ответил я. - Просто так... - Просто так - тоже хорошо. Дядя Петя встал, взял лежавший у ограды веник, связанный из охапки пушистых, синевато-зелёных еловых веток, и стал медленно и размеренно обмахивать дорожку, что от калитки вела к могиле. - Мать-то твоя не хотела его здесь хоронить, - сказал дядя Петя. - Говорила - от города далеко, ездить неудобно... - Я уже слышал... Дядя Петя не обратил никакого внимания на мои слова. Кажется, он говорил сам с собой и для себя самого. Или всё-таки хоть отчасти слышал меня, но не хотел отвечать? Ему были важнее его слова, и только. - ...Если б не моя машина - так только на электричке. А это, сам понимаешь... Намучаешься так ездить-то. Она вот и предлагала на каком-нибудь городском кладбище его похоронить. А на каком городском? Разве это так просто? Вот, бывает, конечно, и так, что у людей участок свой. Вот у меня знакомый - так у его семьи аж с тридцать восьмого года участок на Преображенском кладбище. У него там и бабушка, и прабабушка. А у нас? Нет в Москве своего участка, и зацепиться не за что. - Это не важно, - ответил я. - Сейчас это не важно. - Вот сюда и привезли. А что? Здесь тоже неплохо. Место тихое, сосны растут. И летом хорошо, спокойно... Как? Дядя Петя остановился, замолчал. Посмотрел на меня удивлённо. Потом отложил в сторону еловый свой веник, подул на руки и надел печатки. Подошёл ко мне и сел рядом на скамейку. - Почему? - спросил он. - Почему не важно? - Не важно, - повторил я. - Какая теперь разница, кто и на каком кладбище? Я огляделся вокруг. Темнота быстро сгущалась, накрывая редкие, бледно-жёлтые огоньки фонарей у центральной аллеи. Широкие ветки сосен и елей мерно и тихо качались под тихим ветром, тёплыми ладонями гладили могилы, словно укачивая, колыбельным, синим сном успокаивая растревоженных мною мёртвых. И слова, едва донесённые вечерним этим ветром, слова печальные и мудрые, долетали до меня. Грустною правдой. "Умерший - умер. Никто не живёт после смерти. Только сон. Только тлен и забвение. Нет мира мёртвых. Не ждите оттуда гостей. Никто не возвращается. Душа не живёт, а тело погребено. Мир мёртвых не придёт к вам. А мир живых погибает. Останется лишь пустота. Что ты наделал, нищий и жестокий? Что ты наделал?" "Убил" прошептал я. "Т