Вера ЧАЙКОВСКАЯ
МЕСЯЦ В ДЕРЕВНЕ
Этим летом к нам в деревню приезжала отдыхать моя двоюродная сестра Полина. Тут-то я ее впервые увидала. Она на пятнадцать лет меня старше. Я только что школу закончила, а ей уже ой-ой-ой. Старуха. Ну, не совсем старуха, а старая дева. Их семейство гордое, с нашим никогда не зналось, там все по ученой части, кандидатов наук, как кур нерезаных, — все поголовно. Вот и эта Полина — дочка папкиного брата, кандидатка каких-то там наук. А у меня мамка и папка — люди простые, папка не дурак выпить, он у меня шофер, а мамка в местной школе уборщица. Какая мы им компания?
Из города приехала, ученая, а посмеялись мы с Лидкой: платьишко на ней какое-то не модное, измятое, сама худая-худая, в очках, ноги бледные, руки бледные, а носик красноватый. Прямо сказать — не подарочек. Да, только волосам я ее позавидовала — ужасно они густые, рыжеватого цвета и вьются. И главное — ничего с ними не делает, не красит, не завивает — это мы с Лидкой пронаблюдали, специально подглядывали, когда она голову в тазу мыла и вообще мылась. Грудь у нее красивая — я еще подумала, зачем ей. Все равно одна. Мамке она подарками угодила — навезла и печенья, и конфет, и сыра какого-то особого. Мамка моя над ней, как наседка — Полиночка да Полиночка. Она у меня жалостливая. А отец прямо так и отрезал — почему, говорит, колбасы не привезла?
Поначалу эта Полина все свои книжки читала в пристроечке. Мы ее там поместили. Сядет у окошка — и давай читать. С утра — одну берет, а к вечеру, смотрю — уже другую. Я их по переплетам различала. Мне-то они ни к чему, ее книжки. Я школу закончила, и решили мы с Лидкой податься осенью на текстильный комбинат, он недалеко от нас, в соседнем райцентре. Но это осенью. А летом — гуляй не хочу. Платьишки на нас с Лидкой моднющие — громадную очередь выстояли в местном универмаге — мне-то совсем в пору, а Лидке пришлось расширять. На морду мы с Лидкой симпатичные да молодые — ох, и гуляли же мы! Каждый вечер Генка Игнатьев и Мишка Мартынов увозили нас на своих мотоциклах в райцентр на дискотеку. Ну, это для мамки на дискотеку да в кино, а то, бывало, и прямиком к Генке Игнатьеву сворачиваем, а у него и наливочка собственного производства, и огурчики соленые с картошечкой, и кассета какая-нибудь с зарубежным роком. Лидка с Мишкой в доме располагаются, а мы с Генкой — на веранде, на шкуре медвежьей, уж не знаю, где он ее откопал, только он где-то вычитал, что на шкуре лучше. Он и сам, как медведь — большущий, сильный, но не толстый, ни грамма лишнего жира, — он мускулистый, ходит в райцентре в спортивную секцию по тяжелой атлетике. Ему в этом году призываться, вот он и не пошел никуда учиться, а решил немного подработать в кооперативе по пошиву домашних тапочек. Руки у него золотые. А еще у него волосы красивые. Волосы — моя слабость. Даром, что у самой какие-то жидковатые. А у Генки они с таким отливом, словно он их ромашкой каждую неделю прополаскивает. Вообще-то он мне с первого класса еще нравился, а тут так получилось, что в армию его берут, и кто его знает, как там дальше обернется. Может, уедет куда. А с ним просто так не походишь, на него многие у нас в деревне и в райцентре зарятся — красивый. А у Лидки на Мишку — свои планы, она за него замуж собирается, только не больно-то Мишке она нужна, у него таких Лидок — миллион.
Ну, развлекаемся мы так с ребятами, каждый день вечером с Лидкой из дому сматываемся, смотрю, а сестренка моя двоюродная совсем загрустила. Книжек уже не читает, по ночам бродит по дому, как призрак какой, и все капли себе из скляночки отсчитывает. Мамка моя ей вишневые компотики по утрам наливает да вареньица вишневого накладывает — жалеет. А отцу и до меня-то дела нет, не то что до Полины. Да и в рейсах он, дома редко бывает.
Однажды сидим мы с Лидкой на веранде, семечки лузгаем и смеемся — просто так, от дурости, — открывается дверь и входит Полина.
— Можно, я с вами посижу, девочки?
А нам что, нам все равно. Сидим себе, семечки грызем, похихикиваем. Сидит, сидит моя Полина, потом поправила очки и робко так спрашивает:
— Можно?
Это она про семечки. Мы с Лидкой только пуще развеселились. А она давай эти семечки колупать, да так до самого прихода наших ребят и проколупала, а как явились Генка с Мишкой, тут же вскочила и ушла с веранды да всю шелуху от семечек с собой в газетке прихватила.
— Кто такая? — спрашивает Генка.
— Сеструха моя двоюродная, — отвечаю. — А что, понравилась?
А сама смеюсь — разве может Полина понравиться?
— Чудная, — говорит Генка. — Словно из благородных девиц.
А она все еще в этом своем мятеньком сереньком платьишке, загар ее не берет, руки-ноги бледные, худющие, глаза какие-то туманные, невидящие, хоть и в очках. Ужас просто!
— Она у меня знаешь зато какая ученая! — похвасталась я. И чего, дура, расхвасталась? Знала бы, как повернется! — Она кандидатка каких-то там очень сложных наук!
Тут мы с Лидкой почему-то принялись хохотать, ребята нас сгребли в охапку, посадили на мотоциклы, мы шлемы надвинули и покатили в райцентр, а потом к Генке домой — у него только мать, да и та уехала погостить к сестре в Одессу.
Вечером возвращаюсь я из «дискотеки», смотрю — сидит моя Полина на веранде, голову рукой подперла. И так мне ее жалко стало, старую дуру. Чего, думаю, пропадает со своей наукой, скоро совсем в тираж выйдет.
А она, оказывается, меня ждала.
— Добрый вечер, — говорит, — Катенька. Хочу с тобой посоветоваться.
Очень мне это понравилось. Она ученая, городская, совсем взрослая, а я только что школу с грехом пополам закончила и, если честно, нечегошеньки не запомнила, даже в таблице умножения путаюсь. И вот — хочет со мной посоветоваться. Мы тогда с ней чуть не до утра проговорили. Несчастная эта Полина оказалась — просто ужас. У нас-то с Лидкой с ребятами никаких проблем, мы бойкие, веселые, да и на морду удались, а у нее до таких-то годиков — ничего не выходит. Боюсь, говорит. Вдруг мне не повезет, детей заводить мне уже поздно, да и не хочу я одна, а операции этой ужасной я не перенесу. Умру от стыда.
Тут я ей и скажи — а попробовать не хочешь? Я бы тебе устроила, чтобы без всякого страха. Видала, какой ко мне приходит? Так он СПИДа этого до жути боится. У него девчонок много было, городских и деревенских, вот он и боится заразиться.
— Так ведь он молоденький, — говорит Полина.
Правильно сказал Генка — чудная. Не то ее смутило, что ко мне он приходит, а что молоденький. А может, не понимала она ничего, не разобралась, как говорится, в ситуации? Ходила как в бреду. Да еще я ей про себя чего только не наболтала и приврала, конечно!
Однако над ее словами я призадумалась. Уж очень эта Полина была неказистая, да и действительно старая. Уже за тридцать как-никак! Разве клюнет на нее красавчик Генка!
Но просто ужас как мне захотелось сладить это дело, словно какой-то бес в меня вселился. Я аж дрожала от нетерпения, и не жалко мне было Генку Игнатьева для нее, потому что я знала, что она мне не конкурентка. И что-то такое сладкое было в том, чтобы кинуть эту ученую, «благородную», по Генкиным словам, Полину на его медвежью шкуру и чтобы мой Генка сделал все, как умеет. А он умеет, да еще, бывало, такое словечко произнесет, что обхохочешься. Он грубый, сильный, ненасытный. На это я и надеялась — на его ненасытность. Ведь она-то у него была бы свеженькая, как невеста. Говорят, прежде был такой обычай, чтобы кровь на простыне показывать гостям. Неужели был? Теперь таких невест, думаю, днем с огнем не сыскать. На это я и напирала, да еще на ее ученость — мол, кандидатка жутко сложных наук да все книжки читает. Ученее нашей Раисы Михайловны — учительницы литературы. Я про эту Раису неспроста ему напоминала. Говорят, он ей в девятом классе писал какие-то записки. Его потом к директору вызывали и чуть из школы не вытурили. А Раиса Михайловна вскоре от нас уехала.
Смотрю, прислушивается мой Генка и спрашивает:
— Неужели пойдет?
Я киваю, только, говорю, не забудь про СПИД. И хихикаю.
— А что, может, она зараженная?
Он на этом СПИДе прямо помешался.