Я все равно начну пихать
Калоши в валенки.
И пусть во мне гниёт нора —
Душа не выльется
Ведь мне твоё «саёнара»,
Как спирт из мыльницы.
Меня не выкуришь чумой
Не выпнешь вирусом.
Ты ж не закажешь: «Отче мой»
Кастратам с клироса.
Я покемарю в скорлупе
До свиста рачьего.
Люби людей, они глупей
И подурачливей.
А я в дырявом кимоно
В петлице — сакура.
Пойду глядеть своё кино
На Фудзи, на гору.
Про то, как десять негритят
Дурили ронинов.
Как бьётся солнышко в костях
Незахороненных.
А ты ступай в свою избу,
Свернись калачиком.
Я приплыву к тебе в гробу
Японским мальчиком.
Ты будешь долго почивать
Да сны насиловать.
Но на моё «коничива»
Ответишь: «Милую!»
ЗЧМТ
(2015—2017)
Монолог Онегина
Пусть не понять, что быстро вырос
Из потных нюнь до скользких ню,
Но, как детей несут на вырез,
Я, словно знамя, нёс херню
Среди купален и шахматен,
В парсеках, милях и часах.
Я просто честь свою лохматил
Чтоб эго в джинсах почесать
Ведь не писал я, как хуликал
Папаша в клювик голубя.
Я стал не отражаться в ликах,
Мстя за себя и за себя.
И, как Пьеро, в трусах Адама
Я ждал Джульетту в Эльсинор
Ну, поцелую и отдам вам
Как цент фальшивый в казино.
Но вы же, расчленив укором
Хоть каплю жалости храня
Ни буквы вспомнив из меня —
Я буду счастлив приговором
Но где-то там (мизинец — вверх!)
В эфирном круглом уголочке
Я поименно вспомяну
И вот, мой бог, тогда воткну
Я в горло каждому по строчке!!!
Будь ласка, отсоси мне голос
Чтоб он завял, обмяк, обвис
Я стану плачущим монголом
Среди рыжеющей любви.
Наплачь мне тазик донкихотов
И напои детей у рва.
Чтоб имитируя охоту,
Я смог тебя не целовать.
Чтобы вообще не смог светильник
Угаснуть. Стухнуть насовсем.
И мой нательный пепел Тилю
Стучал по рёбрам «рубль-семь».
И пусть «прыг-скок», и пусть «семь-сорок»
И пусть в час-десять — на укол.
Дай лапу — на последней ссоре
Я насвищу тебе «The Wall»
Под маской плюшевого зайца
Я не прикинусь, что узрел
Твой рваный рот на три абзаца
На зависть нудной мошкаре!
Присядь на «отл», на «откл» — успеешь,
Пошарь в Писании бельмом:
11.Не сметь блудить, не мывши шею!
12. Не блюзь, не выбелив бемоль!
И по меню: блаженны волки,
Не морща пасть: в беде, в еде.
А мальчик — у Христа на ёлке,
Там, за дровами, в темноте.
Памяти Сергея Лаптева
Шумел камыш. Буянил, выл.
Зубами клацал, бил коленом
Среди рыжеющей травы,
На почве, зноем раскалённой.
И мёрз ямщик. Рябину дуб
Манил. Она не шла, качаясь.
Твердил Бездомный ерунду,
Так и не понятый врачами.
И жеребёнок, матерясь,
Галопил, параллельно рельсам.
И чешуёй, как жар, горя,
Из моря шли гиперборейцы
Был клоун зол, факир был пьян,
Предвидя в будущем отсталость.
Ты уходя, изрёк: «Tres bien!
Допейте, что ещё осталось.
Добейте тех, кого ещё…
Допойте, гнусно караоча.
И не оплачивайте счёт —
Пускай поят за кари очи».
Ты в молодые годы был.
Рождён был хватом, сватом, братом.
И не впервой твои дыбы
Манили с неба Конокрада.
Уход-возврат, как сход-развал.
И плётство — херо, стихо, алко
Ты рай меня искать позвал,
А я привёл тебя на свалку.
Но ты придёшь, когда светло,
Когда в окошко врежут двери.
И тронешь ангела за лоб,
Шепча; «Прошу, боюсь, не верю.
Мне наплевать, что Вы не без
Греха, стиха, добра, насилья
Я увольняю Вас с небес.
Урок окончен. Сдайте крылья»
«Они — близняшки», — скажешь ты,
Притопав голым на молебен, —
«Глаза, молящие о хлебе,
Глаза, просящие пизды».