Наконец она не вытерпела, подбежала к летчику, который разговаривал с Вуквуном. Почему-то шепотом спросила:
— А где же Андрей Пинеун?
Летчик опустил голову.
— Не повезло Андрею.
— Где он?
— Нету его.
— Как это нету?
— Вон под брезентом. — Летчик устало махнул рукой в сторону бесформенной кучи тлеющего брезента.
Маша оттолкнула его и побежала. Ее догнал Вуквун, схватил за рукав кэркэра.
— Не надо, Тэгрынэ. Не надо.
— Почему?.. Почему не надо?! Где доктор?
Молчаливый фельдшер возник из темноты, встал в отсвет пламени горящего вертолета.
— Я здесь, Мария Ивановна.
— Идемте вместе.
Вуквун продолжал держать Машу за руку.
— Не надо, Тэгрынэ.
Подошел Сергей Иванович.
— Мария Ивановна. Не надо. Там почти ничего не осталось.
— Этого не может быть! — закричала Маша, не подозревавшая, каким громким может быть ее голос. — Этого не может быть! Почему?.. Почему он погиб?
В тот же миг она поняла, что на вопрос ее нет ответа, а крик неуместен здесь, и бросилась в сторону чернеющих во тьме торосов, чтобы остаться наедине со своим горем.
Сергей Иванович побежал было за ней, но Вуквун остановил его:
— Не надо. Пусть побудет одна.
Тем временем подъехал райисполкомовский вездеход, и оттуда выскочили Кэргына, врачи районной больницы, начальник аэрослужбы, начальник милиции.
Летчик еще раз принялся рассказывать:
— Когда вертолет упал, бочка с запасом горючего сорвалась с оттяжек и заклинила дверь. Андрюша откатил ее, открыл дверь и, придерживая бочку, стал орать, чтобы все выходили. Пассажиры выскочили. Я остановился, хотел помочь ему управиться с бочкой, но он и на меня закричал: «Прыгай!» И только я оставил машину, ка-ак полыхнет сзади, аж отбросило меня. Рвануло и баки и бочку разом. Когда огонь чуть-чуть утих, подобрались мы ближе, а там… страшно смотреть. Оттащили Андрея в сторону, потушили на нем огонь, завалили снегом. Потом уж нашли обгорелый брезент и прикрыли…
— Товарищи, — распорядился Кэргына, — все в один вездеход — и в районный центр. Здесь останутся только начальник милиции, медицинский эксперт да я. Остальные — домой.
Споткнувшись о торос, Маша остановилась. Впереди была чернота ночи, сзади шумело пламя. Вот и все. На пороге счастья… Как же он говорил?.. И лицо было такое доброе, счастливое… И утром сегодня он был такой беспомощный, стеснительный, словно не отец почти взрослого сына, а мальчишка, проведший свою первую ночь с женщиной.
Шумело пламя, и что-то знакомое слышалось в нем. Откуда-то лилась печальная музыка. Что это — галлюцинация?.. Был человек — и нет человека. Так говорят. Много раз слышала Маша такое, но никогда не чувствовала по-настоящему, что это значит: был человек — и нет человека. Какая пустота и темень — нет человека. Нет его дыхания, его голоса, его слов, теплоты его тела, его будущего. Только одно прошлое. Все позади, а впереди — ничего. Был человек — и нет человека. Такая боль в сердце, словно кусок от него оторвался. И горячо в груди от хлынувшей из раны крови…
— Мария Ивановна!
Маша обернулась на голос и увидела Кэргыну.
— Поезжайте, Маша. Вездеход уходит. Пойдемте.
Маша покорно пошла вслед за ним. Как неудобно шагать в кэркэре. Вуквун прав: отжила свое эта древняя одежда чукчей и эскимосов. Мало кто теперь носит кэркэры… Как шумит пламя, и как светло возле вертолета, потерпевшего катастрофу. Не надо туда смотреть! Не надо!!
И все-таки неведомая сила поворачивала ее голову в сторону лежащего на снегу обгорелого брезента. Может быть, под брезентом и нет никого? Ошиблись люди — отскочил в сторону Андрей, прыгнул в темноту, упал в снег, а его и не заметили?
— Жалко Андрея, — услышала она голос Кэргыны. — Такой человек погиб! Красиво погиб!
Но разве смерть может быть красивой? Был человек — и нет человека, разве это красиво? И сил уже нет возразить, крикнуть. Только слезы сами катятся, заполняют рот, забивают дыхание…
Маше помогли сесть рядом с водителем. Побледневший, потрясенный случившимся Ненек запустил двигатель. Заскрежетали по торосистому льду гусеницы и потащили машину прочь от зловещего костра.
Через полчаса Ненек сказал:
— Если бы не было бочки, Андрей остался бы жив. Вертолет так рассчитан, что, когда он падает, лопасти служат как бы парашютами. Получается авторотация. Воздушный встречный поток раскручивает винты и не дает вертолету камнем падать вниз…
Вездеход подкатил к гостинице.
— Вам приготовлен номер, — сказал Кэргына.
— Я пойду к сыну, — глухо ответила Маша.
— Может быть, лучше завтра?
Маша заколебалась. Но желание увидеть мальчика было так сильно, что она тут же отрицательно покачала головой.
— Нет, я пойду. Кто-то должен сказать ему. Так уж лучше я.
Дверь открыла сонная бабушка Софья.
— Кыкэ вынэ! — всплеснула она руками. — В кэркэре!
— Где Спартак? — спросила Маша и тут же услышала его обрадованный голос:
— Мария Ивановна? К нам в гости приехали?
Спартак предстал перед нею в трусиках, босиком, в накинутом на голое тело школьном кителе.
— Что с вами?
— Ничего, — прошептала Маша. — Ничего со мной.
— С папой?! — вдруг закричал Спартак.
Он подбежал вплотную к Маше, вцепился в рукав кэркэра и продолжал кричать:
— Что случилось с папой? Где он? Почему он не с вами?
Маша прошла в комнату, села на диван и прошептала, глядя прямо в глаза Спартаку:
— Нету папы… Нету Андрея Пинеуна… Был человек — и нет человека…
Последнюю фразу сказал будто кто-то другой, неожиданно возникший в Маше, мешая ее мыслям.
Спартак бросился ничком на диван и зарыдал. Он еще был ребенком, и плач для него являлся естественным выражением горя.
Старушка же опустилась у изголовья мальчика и продолжала тупо повторять:
— Как же так?.. Как же так?..
Маша всю ночь провела вместе с ними. Только к утру мальчик успокоился и заснул. Но спал всего часа два. Проснувшись около восьми, он молча встал, умылся, почистил зубы, взялся за свой ученический портфельчик.
— Никак ты в школу собрался? — с удивлением спросила бабушка.
— Папе было бы неприятно, если бы я пропустил уроки, — глухим, изменившимся за ночь голосом произнес Спартак.
Маша вспомнила, как несколько часов назад мальчик бросился ничком на диван, как сотрясались его худые плечи под бременем горя. Но сейчас это был уже взрослый человек. И до чего же он похож на того Андрея Пинеуна, с которым она везла морем песцов из бухты Провидения и который танцевал тогда древний эскимосский танец на сцене уэленского клуба.
— Может быть, тебе действительно не стоит сегодня ходить в школу? — осторожно спросила Маша.
— Нет, пойду, — ответил Спартак. — Если уж совсем не смогу заниматься, отпрошусь…
Маша дождалась здесь девяти часов и пошла в райком. По дороге она вдруг почувствовала, что стесняется мехового кэркэра, старается поскорее добраться до райкома, чтобы спрятаться там от любопытных взглядов прохожих, которые узнавали и не узнавали ее.
Похоже было, что Саша Мухин и Николай Кэргына тоже не сомкнули глаз в эту тревожную ночь.
— К нам летит большой вертолет МИ-8, — сообщил Мухин. — На нем — комиссия для расследования причин катастрофы. Из Анадыря вышел пассажирский. Останки погибшего повезли в Лукрэн. Туда ушли оба вездехода. Так что только после обеда полетим. Я разговаривал с Ходаковым, он просил отправить тебя с первым рейсом, не позднее послезавтрашнего дня. — Мухин помолчал. Потер твердой ладонью голову. — Да, горе, — глухим голосом продолжал он. — Всех спас, а сам погиб… Какой человек!
— Не забудьте, чтобы в Лукрэн взяли сына Пинеуна, — попросила Маша.
— Не забудем, — пообещал Николай Кэргына. — Из Анадыря уже вылетела Валя. А вам, Мария Ивановна, лучше бы пойти в гостиницу и хорошенько отдохнуть. Я попросил жену принести вам туда одежду.
— Да, надо бы переодеться, — машинально сказала Маша…
У крыльца ее ждала райкомовская машина.
Приехав в гостиницу и пройдя в свой номер, Маша скинула кэркэр, повалилась на кровать и зарыдала. Так она и уснула со слезами на глазах. Уснула таким крепким сном, что не слышала, как приходила жена Кэргыны, как дежурная поставила на стол термос с чаем и бутерброды.