Башлыков тем же звонким голосом поздоровался.
— Добрый день! — протянул старухе покрасневшую с мороза руку. Та, суетясь, вытерла свою о подол, торжественно, лопаточкой подала ему. Рука ее была темная, костистая. Башлыков пожал ее осторожно, с уважением. Старик, завязав обору, тоже встал навстречу Башлыкову. На его пожатие ответил приветливо, охотно.
Дубодел растолковал, что это отец и мать Миканора: Даметик, Даметиха — тетка Авдотья.
— Подгадали! Застали дома! — снова сказал Башлыков, уже старикам, завязывая разговор.
— Аге! — сразу отозвалась Даметиха. — А то уже ж вон шапку взял, собрался идти. Кеб на минуту поздней, дак и не было б тут!
— Недалеко собрался! — подсоединился Миканор. — Хозяйство поглядеть!..
Он с интересом ждал отгадки, зачем приехал Башлыков. Такой же интерес, только более открытый, был на лице и у старухи.
Однако надо всем властвовал обычай, неизменный закон гостеприимства по отношению к человеку, который ступил в хату. Миканор пригласил Башлыкова раздеться, и старуха охотно поддержала сына. Башлыков знал «закон», понимал, что надо у гостеприимных хозяев вести себя добропорядочным гостем, раздеться, сесть к столу. Но не терпелось, дорого было время. Только присел на стул, расстегнул верхний крючок пальто.
Глушак, видно, понял настроение его, однако с крестьянской настойчивостью повторил, что просит раздеться, а матери распорядился: накормить гостей. С дороги люди. Мать поддержала его, однако, отметил Башлыков, не очень уверенно.
— Позавтракали уже, — сказал Башлыков мягко и вместе озабоченно.
— Когда то было! — тянул свое Миканор.
Башлыков дал понять, что не имеет привычки церемониться, сказал решительно:
— Пройдем по деревне. Потом вернемся!
— Не заработали еще на завтрак! — весело бросил взгляд на Миканора Дубодел. Он захохотал. — Заработать надо, ясно!
Все же хоть немного, да требовалось отдать должное обычаям. Показать себя перед хозяевами человеком культурным. Башлыков задержался в хате, дозволил себе провести здесь десяток минут. К тому же стоило лучше приглядеться к Глушакову жилью, к родителям его.
За этим сразу пошло главное, тревожное: выяснить обстановку в селе, как она видится их глазами…
Сидя у стола, не выдавая интереса, осмотрелся. Хата маленькая, на одну комнату, пол из глины. Можно сказать, нет пола. Двое полатей: сына и стариков. Домотканые одеяла. Большой сундук — гордость крестьянских хат на Полесье. Может быть, с домотканым полотном, с праздничной одеждой. На стене портреты Сталина и Калинина. В углу вверху пусто, образа сняты. Но рушник висит, как дань старому… На подоконнике стопка книг, брошюры… Где же колхозные документы? Верно, в сундуке…
Воздух был спертый, нечистый. Терпко пахло кислым. Видно, в хате кормили поросенка или свинью. И вообще в хате не чувствовалось чистоты, порядка. Свыклись. Башлыков навидался всякого, однако в последние годы все же имел свою комнату, привык к чистому воздуху, к опрятности. И здесь, как и каждый раз, он чувствовал, что город — это город, а деревня — деревня и что между ними во всем расстояние огромное. Как два разных мира. И чувствовал остро, неизменно, что он человек до мелочей городской, из того, городского мира. Никогда не свыкнется с этой чернотой, несвежим запахом. Терпеть может, а свыкнуться не свыкнется. Вошел с кнутом возница, на приглашение Даметихи разделся, сел около Дубодела.
Надо было вести доброжелательный разговор.
— Как живем, Авдотья Петровна? — поинтересовался Башлыков мягко, уважительно. Отчество старухи спросил тихо у сына.
Та на минуту оторвалась от работы, оглянулась.
— Да как? Живем.
Снова повернулась к печи, стала чапельником орудовать в глубине ее.
— Сын не обижает?
— Аге! — ответила насмешливо. — Есть когда ему! Редко и видишь дома!..
— Невестку б надо, пожалуй?
— Говорила ему. Слухать не хочет. Все дела одни…
— Пары, может, нету? — помог Башлыкову Дубодел.
— Етого цвету хватает. — Мать Глушака поставила чапельник в угол. Разговор, было видно, задел за живое. — Две были распрекрасные. Одну, Ходоську, дак думали уже…
— Мамо! — перебил Глушак-сын недовольно. Но она досказала свое:
— Прозевал. Хоня взял.
— Найдем другую, тетко! — весело пообещал Дубодел. — И женим! В порядке партийной дисциплины! — Он захохотал.
Старухе не понравились и его шутка и его хохот. Не скрывая, неласково глянула на Дубодела; Башлыков заметил, что она вообще не очень привечала его попутчика.