Заметив начальство, молодой рыжеволосый откатчик засуетился больше обычного, загремел сцепками и, досадуя, видно, что вагонетка еще не заполнена и делать ему нечего, прикрикнул на понуро стоявшую рядом лошадь:
— Ты у меня побрыкай, халява!
Лошадь подняла голову, покосила большим черным глазом на своего хозяина и переступила с ноги на ногу, выражая готовность повиноваться.
Челышев ухмыльнулся в усы. Хороший паренек, старательный, он его давно заприметил и запомнил — Ваня Афонин. С прошлого лета просится в ученики к экскаваторщику. Надо бы подумать, по всему, толк будет. Он снял свой белый парусиновый картуз с широким козырьком, вытер пот со лба и повернулся к цыганам. Те о чем-то говорили по-своему, указывая на канат, на движущиеся вагонетки.
— Что, Миша?
— Ай, начальник, сами ходят! — удивился Миша, недоуменно вращая блестящими, навыкате, глазами.
— Ходят, — усмехнулся Челышев. — Это все инженер наш, Сергей Николаевич. Ну, пошли, тут рядом…
Карьер заканчивался сразу же за экскаватором. Вскрытого пласта оставалось недели на три работы, а дальше, до самой березовой рощи, простирался полукилометровый пустырь, сплошь заросший бурьяном. Этого пространства, будь там глина, хватило бы заводу лет на пять-шесть. Все заводчане на это и рассчитывали. Все, за исключением Челышева, потому что лишь один он знал, хоть и приблизительно, залегание пласта. Все довоенные карты геологоразведки пропали, но ему при назначении его на работу еще в сорок третьем, сразу после освобождения Гомельщины от немцев, посчастливилось увидеться с геологом, проводившим разведку на Сосновском кирпичном. Он хорошо запомнил: «В сторону березовой рощи пласт обрывается, планируйте разработки в противоположном направлении». Где именно кончается глина, он не знал — нужна новая геологоразведка, — но, судя по толщине пласта в рабочем карьере, метров на сто — сто пятьдесят в сторону леса еще можно продвинуться.
— Считай от края сто пятьдесят шагов и ставь веху, — распорядился Челышев. — Потом замеряем точней.
Миша кивнул скуластому, и тот аршинными шагами, далеко вперед выкидывая свои кривые ноги, двинулся в направлении леса.
— А что, больше не смогут? — спросил Левенков.
— Мало, начальник, — подхватил Миша. — Цыгану что все лето делать?
— Ох ты, стахановец! Справься с этим.
— Восемь коней, восемь телег, двадцать цыган!.. Миша тебя подводил, начальник?
— Остынь, Миша, остынь. На большее денег нет. — И, обращаясь к инженеру, пояснил: — На год хватит.
— Ай, обеднел начальник! Ай, обеднел! — засокрушался Миша с явной насмешкой. — Хочешь в долг? Цыган верит хорошему человеку.
Вот шельма, торговаться вздумал. В долг ведь и к лопате не притронется. А Левенков что-то подозрительно безучастен, неужели поверил, что нечем платить? Сомнительно, что-то другое на уме. Кривится вот, щурит глаз.
— Найдется тебе дело, только работай, — успокоил он цыгана. — Людям подводы всегда нужны. Прошлым летом стоял без дела? Ну то-то же.
Поставив веху в нужном месте, вернулся скуластый и молча стал позади Миши. Челышев объяснил, откуда начинать, куда сваливать грунт, и отпустил их, заодно наказав Мише, чтобы его люди не шалили в поселке. А когда те ушли, заключил:
— Спешить не будут — чище сделают. До августа им хватит.
Левенков кивнул и, помедлив, уже отойдя от экскаватора, проговорил раздумчиво:
— Бульдозер бы, ему тут на неделю работы. А, Онисим Ефимович?
Вот, оказывается, что на уме у инженера — бульдозер. Экое открытие, ну прямо Архимед! А он, Челышев, не думал об этом. Да не то что думал — проверял и перепроверял.
— Техника, Сергей Николаевич, вещь хорошая, да не везде пригодна. Бульдозер этот я на пушечный выстрел к карьеру не подпущу. Навидался на других заводах, ученый. Кстати, ты бы тоже поездил, поглядел, в порядке обмена опытом. Новаторы… — Он выругался, давая выход раздражению, которое накапливалось с самого утра. — Почему наш кирпич нарасхват? Да потому, что это кирпич, а не мякина. Кирпич! Его в Кремлевскую стену класть можно. Да-да, не ухмыляйся, не уступит. А все — лопата, чтоб и крошки чернозема не осталось. А после бульдозера что? Дерьмо после бульдозера, а не глина! Потому и кирпич такой — щелчком расшибешь.
— Но можно ведь снять только верхний слой, остальное — лопатой, — возразил инженер.
— Знаем, Сергей Николаевич, пусти козу в огород, она распорядится по-своему.
— Может, и так, — пожал плечами Левенков. — Только все равно заставят, рано или поздно. Это экономичней, выгодней.
— Кому? — Челышев крутнулся на носках и встал перед Левенковым стеной. — Кому выгодно — заводу? его начальнику? тебе, инженеру? Да, выгодно. Только выгода эта близорукая, сиюминутная. Отгрузили кирпичик на платформу — и с плеч долой, пускай он хоть в муку искрошится, построили дом — отчитались, а о том, что он через десяток лет осунется, голова не болит. Нет, Сергей Николаевич, это вред, а не выгода. И бульдозер я к карьеру не подпущу, ты меня знаешь. Головотяпов у нас хватает — знай щелкай каблучком. Сегодняшним днем живут, как цыгане вот эти. Я бы эту цыганщину!..
Он угрожающе засопел, готовый заматериться, и вдруг, поймав себя на мысли, что злится без особой причины, проявляя тем самым слабость, неуверенность, как-то обмяк весь, успокоился. В самом деле, с чего это он распетушился, как мальчишка? Инженер вот невозмутим, держит марку солидного человека, а он, начальник… «Черт, совсем нервы распустил. Не годится». Он вспомнил недавний разговор с женой и оценил ее рассудительность.
«Меньше злись — больше слушать будут», — сказала Степанида.
«Жди, послушают… К резкому слову народ привык».
«Послушают, Онисим, послушают. Не та собака страшна, что громко лает, а которая скалит зубы молча».
«Нашла сравнение, понимаешь!» — буркнул Челышев недовольно, однако не мог не признать справедливости ее слов.
— Но и мы, Онисим Ефимович, не можем похвастать дальнозоркостью, — заметил инженер, прерывая его мысли.
— В каком смысле?
— Вам не нравится цыганщина?
— Нет, не нравится. Давно пора закрепить за местом.
— Вот и отлично, — улыбнулся Левенков. — А наши рабочие живут не по-цыгански?
— Хм, вот ты о чем — о частных застройках.
— Верно, о них. Почему вы против?
— Частная застройка — кабала, все соки вытянет. А мне нужны рабочие, рабочий класс, та-аскать. После смены надо отдыхать, а не стропила ставить. Вот так, Сергей Николаевич, о них думаю, о них, потому и провел решение строить многоквартирный, заводской, по городскому типу. Трехэтажный, заметь! К Новому году вселим — и живите-радуйтесь. Или ты против строительства? Тогда почему за голосовал?
— Я не против. Только все это — латание дыр. Сколько мы там семей вселим…
— Будем еще строить.
— Онисим Ефимович, вы ведь отлично понимаете, что с нашими фондами понадобится лет двадцать на строительство более-менее приличного поселка. А люди сейчас хотят жить в домах — не в бараках. Об отдыхе же говорить не будем, весь он — у магазина.
Левенков заглянул в глаза Челышеву, и тот, уловив в его взгляде укор и недоверие, нахмурился. Именно этот укор, открытый взгляд — показушно открытый, черт возьми! — выводил его из равновесия, раздражал. По какому праву, в конце концов, он, Левенков, человек с сомнительным прошлым — был ведь и в окружении, и в лагере — взял на себя роль этакого носителя справедливости? Будто начальник только тем и занимается, что притесняет заводчан. На откровенность вызываешь, инженер? Изволь, у Челышева тайн особых нет.
— Двадцать лет… — проговорил он, прикидывая, хватит ли залежей глины на такой срок, и решил, что не хватит, к тому времени завод придется закрывать. — Эка загнул, Сергей Николаевич. Фонды с каждым годом будут увеличиваться — закон нашего хозяйствования, не забывай. А насчет застроек мое мнение твердое: заводу они во вред. Ты не учитываешь главного — город под боком. Разреши я частные застройки — через год останемся без рабочих. Жить будут здесь, но работать в городе. Видел, сколько ездит из деревень? В два, в три раза дальше нас, а ездят. Будем реалистами, у нас не малина, разбегутся, только дай особнячки заиметь. Заводская же квартира — добрая привязка. Это первое. И второе: рабочий должен рассчитывать на зарплату, а не на садик-огородик. Я уже говорил и повторяю: мне нужен рабочий класс. Ра-бо-очий, а не какой-то гибрид! Теперь тебе ясна моя позиция?