Возможно, что каждый из них, будь то крестьянин или горожанин, столкнувшись в одиночку с этими фактами, проглотил бы обиду и пошел на безоговорочную капитуляцию. У каждого бывает своя ночь в саду Гефсиманском. Сотни раз в жизни человека поет петух, и мы не всегда замечаем это. Но группы пикетчиков остановили их перед стройками. Возобновились споры, послышались слова одобрения и протеста. Когда десятники подали сигнал начала работы, забастовщики подошли поближе и прочли объявление. Они читали, вернее, один читал вслух для всех, а солдаты, подчиняясь скорее инстинкту, чем приказу унтерофицера, двинулись к входу, словно хотели окружить рабочих.
Тогда, вместо того чтобы идти вперед, рабочие от страха попятились назад.
На строительной площадке Бадолати полицейский комиссар в котелке оперся на трость и сказал рабочим:
— Проходите по одному, инженер ждет вас в конторе. Кто не умеет расписываться, может поставить крестик.
Он вытащил из кармана лист бумаги.
— Салани, Липпи, Доннини здесь? — спросил он.
Воцарилась такая мертвая тишина, что слышно было, как муха пролетит. Дальше все разыгралось как по нотам. Каменщики отступили к насыпи, и само собой получилось, что они выстроились в ряд, а Метелло и старый Липпи оказались в центре. Солдаты смотрели на унтер-офицера, который стоял, широко расставив ноги, крепко упираясь каблуками в землю.
В этой звенящей тишине маленький Ренцони все ждал, что вот-вот загудит шмель.
— Нет ни одного из трех? — снова спросил комиссар.
Даже Криспи не отважился вмешаться и за спинами агентов проскользнул в контору.
Олиндо и семеро его товарищей сбились в кучу перед общежитием и, навалившись друг на друга, наблюдали за этой сценой. Немец скрестил руки на груди и жевал стебелек.
— Долго мы будем в игрушки играть? — сказал комиссар, но не повысил тона.
У него был глухой, враждебный голос человека, уверенного в том, что он внушает страх. Вероятно, он был не южанин, а лигуриец или пьемонтец. Метелло казалось, что он узнает комиссара: это был тот самый голос, который он услышал, когда впервые попал в полицию на следующий день после исчезновения Бетто. И вызывал он не страх, а чувство протеста.
— Вы не слышали моего вопроса? — Взяв трость под мышку, комиссар подошел поближе к рабочим, сгрудившимся у насыпи.
Только тогда Метелло ответил:
— Доннини здесь нет, он в больнице. Об этом вы должны бы знать.
— Я знаю, что вы сами его туда отправили. Может быть, как раз ты. Как тебя зовут?
— Салани Метелло.
— Отлично, один есть! Где же еще один? Здесь?
— Конечно, здесь! — воскликнул старый Липпи. Он сделал движение вперед, и Метелло вынужден был сжать ему локоть, чтобы старик не сказал лишнего.
Через несколько минут на пороге конторы появился инженер в сопровождении Криспи и Нардини. Инженер был в своем обычном костюме — в пиджаке из альпака и фланелевых брюках. Соломенная шляпа была сдвинута на затылок. Бадолати жевал окурок сигары, и его лицо, загоревшее на току во время молотьбы, было таким мрачным, каким рабочие никогда его не видели. Потом говорили, что он был похож на раненого быка, еще крепко держащегося на ногах посреди арены, «точь-в-точь, как в тот раз, когда приезжие испанцы показывали бой быков на Марсовом поле». Казалось странным, что он не вооружен. Не менее странным показался и его примирительный тон в тот момент, когда агенты уже были готовы арестовать Метелло и старика Липпи.
— Подождите, комиссар, послушайте. Прежде чем вы что-либо предпримете, я хотел бы с вами поговорить. И с вами также, — обратился он к унтер-офицеру, — пройдемте со мной, пожалуйста.
Это было сказано тоном, в котором можно было усмотреть как желание не усложнять обстановку, так и решение обострить ее до крайности. Он вошел в контору, пропустив впереди себя полицейского и унтер-офицера, бросил окурок сигары, и этот жест во вновь наступившей тишине был похож на вызов. Криспи закрыл за хозяином дверь, подобрал окурок, загасил, положил себе в карман и, отойдя, уселся на деревянных козлах возле Нардини. Солдаты стояли двумя шеренгами по пять человек, лицом к насыпи, с винтовками на ремне. Все застыло в этой гнетущей тишине, в этой неподвижности, в этом ожидании. По ту сторону огородов, где проходила железная дорога, промчался товарный поезд: гудок и дым паровоза, казалось, бесконечно долго висели в воздухе. Семь человек, до сих пор стоявшие одиноко, в стороне от всех, перед общежитием, теперь во главе с Немцем медленно двинулись по направлению к Криспи и Нардини. Им предстояло пройти всего несколько шагов, но едва они проделали половину пути, как раздался крик, застигнувший их врасплох: