«О себе я все рассказал. Теперь мне хотелось бы узнать немного больше о тебе. Это хорошо, что характером ты в отца, хотя и не разделяла никогда его убеждений. Но как тебе удалось остаться такой, живя с самого рождения в Сан-Фредиано?»
«Дорогой Метелло, глупенький ты мой, — отвечала она, скрывая за насмешкой свое чувство, — я вовсе не цветок, распустившийся в грязи, не белая ворона и, тем более, не героиня. Таких девушек, как я, о которых никто никогда не мог сказать плохого слова, ты встретишь в Сан-Фредиано немало. Я могла бы на тебя обидеться за такой вопрос, но это я еще успею сделать, если раздумаю выходить за тебя замуж. Дурную славу о нас создал Мальборгетто и ему подобные переулки. Я не говорю, что все это клевета, нет, это правда, да еще какая! Но, с другой стороны, ты должен понять, что остаться чистым и честным не так уж трудно. Судя по тому, что я могла наблюдать на наших улицах с самого раннего детства, по наклонной плоскости катились те, у кого были к тому задатки или же пример в семье, толкавший их на такой путь. Но это не спасло их ни от голода, ни от страданий. В жизни легче быть хорошим, чем плохим, и, в конце концов, никто не бывает плох сам по себе, никто не причинит тебе зла, если ты сам не окажешься плохим и не причинишь зла другому. Нет ни порядочных людей, ни мошенников. В мире царит всеобщая несправедливость, говорил мой отец. И это верно. По крайней мере так обстоит дело по эту сторону Арно, а как в других местах — не знаю».
«Но я спрашивал о тебе. Почему ты ничего не хочешь мне рассказать?»
«Я окончила три класса начальной школы. Ты можешь об этом судить по тому, как я пишу. Если у вас там на острове есть учитель, что ж, пусть ставит мне отметки. Но прежде чем показывать мои письма кому бы то ни было, ты попроси этого учителя исправить все ошибки. То же самое я сделаю с твоими письмами… Говорят, что своего отца я впервые увидела, когда мне было пять лет. Ты знаешь, почему так получилось. До пятнадцати лет я помогала матери плести соломенные сиденья для стульев. Потом, если бы я не научилась делать искусственные цветы, то поступила бы на табачную фабрику, как все мои подруги, или же — как теперь — санитаркой в больницу, чтобы выучиться, получить специальность. Но не это тебя интересует. Думаешь, я не понимаю? Тебе интересно знать, были ли у меня женихи. Ну, была парочка, Нет, я шучу. То есть было двое более настойчивых, чем остальные, И я несколько раз ходила с ними в кафе пить содовую воду, но только у нас, в Сан-Фредиано. Они оба мне не нравились, и я их быстро отвадила. А потом я чуть не вышла замуж за своего прежнего хозяина, но это было несерьезно, и я вовремя одумалась. Любовь у меня еще впереди, да и существует ли она?»
«Существует ли любовь? Я хотел бы, Эрсилия, чтобы ты могла меня видеть и читать мои мысли…»
Так проходил месяц за месяцем, и Эрсилии уже исполнилось двадцать лет. Однажды — эту дату нельзя забыть, — 5 января 1900 года, в канун крещенья, Эрсилия вышла из больницы после ночного дежурства. Только что пробило семь часов, холод обжигал лицо еще в вестибюле. Небо было темное, словно рассвет никак не решался наступить. Под сводами портиков еще горели фонари, а посреди площади люди собрались вокруг костра, разложенного подметальщиками.
Внезапно сердце Эрсилии дрогнуло, прежде чем она смогла понять, что произошло. Она увидела Метелло, который стоял спиной к костру, заложив руки назад. На нем было коричневое пальто с поднятым до ушей воротником и шляпа с опущенными полями. И все-таки, едва он пошевелился, Эрсилия тотчас узнала его. Он сделал несколько шагов навстречу и назвал ее по имени. Эрсилия улыбнулась ему, тревога сразу улеглась, ей захотелось плакать, так радостно стало у нее на душе. Они протянули друг другу руки, как будто он хотел помочь ей сойти с трех ступенек подъезда, и сразу словно возобновили прерванный разговор.
— Разве можно устраивать такие сюрпризы?
— Я все равно приехал бы раньше, чем ты могла получить мое письмо. Мне сбавили срок ссылки на шесть месяцев, а сообщение об этом пришло только в день Сан-Стефано; счастье еще, что тридцатого декабря уходил пароход!
— Так ты во Флоренции…
— …уже три дня. Но я освободился только час назад. Этого времени мне как раз хватило, чтобы добраться до Сан-Фредиано и узнать у твоей матери, что ты дежуришь ночью.
Они шли рядом, и Метелло спросил:
— Ну а теперь, когда ты меня увидела, ты наконец решилась?
— Ты похудел, — уклонилась она от ответа, — и такой бледный, что смотреть страшно! Даже не побрился…
И внезапно, набравшись смелости, взяла его под руку.