Он пошел прямо к рабочим, словно нарочно минуя десятников и племянника. В наступившем молчании голос его прозвучал с неожиданной силой, в нем чувствовалось негодование и досада.
— Все вы трусы! И вы и те, кто возглавляет и подстрекает вас! В первую очередь ты, Салани, не говоря уже о вашем Дель Буоно, который корчит из себя святого! Они будоражат вас, а вы покорно следуете за человеком, который всю жизнь работал чиновником на железной дороге. И даже там работал плохо, иначе бы его не выгнали. Ну что он смыслит в строительном деле?
— Извините, синьор инженер, — прервал его Метелло. — Но так дело не пойдет…
— В вас нет ни капельки признательности! — продолжал инженер и добавил, обращаясь к Метелло: — Я это говорю всем, а в особенности тебе, Салани! Вам мало прошлогоднего опыта. Вы желаете снова попробовать! Чего же вы хотите? Опять залезть по уши в долги, если только найдется такой дурак, который одолжит вам хоть одну лиру! Но уж на этот раз не ждите, что, когда вернетесь на стройку, я дам вам аванс, как в прошлом году, кому за два, кому за три, а кому и за четыре рабочих дня! И если вы будете не в силах держаться на ногах, не сможете выполнять норму — тем хуже для вас! От меня вы получите только то, что заработаете, и только после того, как заработаете!
Рабочие молча смотрели на него, но не подошли ближе, а, наоборот, расступились, образуя полукруг, в центре которого оказался Метелло. Он словно ребенка держал за руку стоявшего рядом с ним Аминту, но все же не успел ему помешать.
— И это все, что вы можете нам сказать? — спросил Аминта.
Хотя взгляд и лицо Аминты были полны гнева и сам он весь напрягся — от жил на шее до сжатых кулаков, — голос его прозвучал не воинственно, а надломленно, смиренно, почти умоляюще:
— Вы ничего больше не можете нам сказать?
Оба десятника и помощник приблизились и стали за спиной инженера, словно телохранители. Вид у них был такой решительный, что никого не удивило бы, если б оказалось, что они вооружены. Даже Липпи и тот растерялся. Он стоял молча, прищурив глаза, склонив голову на плечо, и смущенно посасывал свою трубку. Рядом с ним маленький Ренцони с вытянутой шеей казался щуплым цыпленком. Он даже не прошептал, а подумал вслух: «Ой, ой! Дело плохо!»
Но большинство рабочих ничуть не оробело, они оставались спокойны. Сама ярость, с какой говорил инженер, нелепость и путаность доводов, которые он выдвигал, столь необычные для него, придавали им стойкость и уверенность в своей правоте.
Спокойнее и хладнокровнее всех был Метелло. Заставив наконец Аминту отойти назад, он сказал:
— Зачем вы, синьор инженер, попрекаете нас тем, что в прошлом шли нам навстречу? Никто из нас и не думал этого забывать. Но теперь речь идет о другом: мы хотим, чтобы вы придерживались тарифных ставок.
— Я всегда их придерживался! — перебил его инженер. — Один только я во всем городе и придерживался их. И, пожалуй, правы те, кто ставил мне это в вину. Вы просто белены объелись! Но на этот раз, увидите, я буду потверже Тайути и Мадии, уверяю вас! На коленях будете меня просить!
С пылающим лицом он пошел к конторе. Рабочие стояли не двигаясь. Их разделяло метров десять, когда инженер Бадолати остановился на пороге и сказал уже более спокойным, но все еще резким тоном, как бы давая понять, что спрашивает их в последний раз:
— Ну как, приступаете к работе?
— Нет, — ответил Метелло. — Для нас это так же неприятно, как и для вас, может быть, даже еще более. Но если вы ни в чем не собираетесь идти нам навстречу, что ж, мы сказали «а», скажем и «б».
— Вас не надолго хватит!
Немец, который до сих пор молчал, пожевывая стебелек, сделал шаг вперед, но тотчас же, словно раскаявшись, подался назад и стал переминаться с ноги на ногу, как слон. Разгневанный инженер резко обернулся к нему. Немец, казалось, не ожидал этого.
— Ну, говори! — повелительно произнес Бадолати. — Что скажешь?
— Уж вы не гневайтесь, инженер, за то, что нам это кажется справедливым… — смущенным басом начал Немец.
Он, видимо, приготовил целую речь, но теперь растерялся и не мог найти слов.
— Ну и что же дальше?
— Я ничего не говорю… Со своей точки зрения, вы, может быть, и правы…
— Не «может быть», а прав! — прервал его Бадолати. — Уж кто, кто, а ты — человек бывалый, должен бы понимать. Вы все в этом скоро убедитесь! — вдруг снова закричал он.
Рабочие еще никогда не видели его таким: он был просто вне себя. Очевидно, было что-то, вызывавшее в нем такое бешенство; что-то помимо самой забастовки, помимо грозившего ему срыва сроков строительства и даже помимо той сплоченности рабочих, о которую разбивались все его доводы. Впрочем, каменщики не особенно задумывались над причинами хозяйского гнева: достаточно было того, что они наблюдали, как он проявлялся.