Вскоре после этой встречи один из старых друзей, которому он полностью доверял, ввел Эдуарда в сеть Сопротивления, связанную с Лондоном. Организация едва создавалась, делала первые шаги, а у немцев не было времени заняться ею. С тех пор Эдуард жил в восторженном ожидании реванша перед самим собой, риска, жертвы — возможно более высокой. Он поздравлял себя с тем, что опасности подвергается только он: Флоранс продолжает выступать перед публикой, одетой в хаки, а Мария-Барбара — в далекой провинции и в полной безопасности. Хотя он был обеспокоен тем, что Флоранс не пришла на обещанное свидание, и тем, что ее невозможно было разыскать. Сначала он подумал, что она замешана в какой-нибудь махинации вроде той, что стоила несколько дней тюрьмы его брату. Это подозрение казалось оправданным, потому что, придя к ней домой, он ее не нашел. А консьерж признался, что видел, как ее уводили на рассвете двое в штатском. Он попытался выяснить у французских чиновников, с которыми познакомился во время разбора дела о мнимом угле, не арестована ли она. И только от друзей по Сопротивлению он узнал, что в Париже начались облавы на евреев и что Флоранс, должно быть, стала одной из первых жертв.
Флоранс — еврейка! Эдуард, конечно, знал это с самого начала, но со временем перестал думать об этом. Но как он мог теперь простить себе то, что не подумал о грозящей ей опасности, зная, что немцы охотятся на эту дичь? Он мог бы легко ее спрятать, отправить в провинцию, в свободную зону. В Испанию, наконец, или просто в Звенящие Камни, прибежище нерушимого спокойствия. Все было бы возможно, если бы он дал себе труд задуматься об этом. Вернувшись в свою большую квартиру на набережной Бурбон, Эдуард подавленно взглянул в зеркало и понял, что первый раз в жизни чувствует к себе отвращение. Еще одна яркая, терзающая мысль, явилась ему: Анжелика. Маленькая кондитерская в Сент-Амане — и его большое тело упало в кресло, содрогаясь от рыданий. Он боролся отчаянно, посвятив все свои силы подпольной деятельности.
Но тихой мирной гаванью оставался для него Кассин, дремлющий на берегу Аргенона. Он приезжал туда ненадолго. Хотя теперь он бы охотно остался бы на более долгий срок, ведь Флоранс уже не ждала его в своей освещенной красноватым светом пещерке. Борьба с оккупантами звала его в Париж. Когда он был дома, среди своих, в доме сразу же становилось празднично. Он рассказывал о парижских новостях, и все собирались в большой зале. Он был — хозяин, отец, он прекрасно проявил себя в битве на полях Фландрии, загадочная деятельность удерживала его в Париже, он рассказывал, и его восторженно и любовно слушали.