Ромка не обладал внушительными мужскими габаритами, но компенсировал это пылом и неутомимостью. Он любил трахать её мощными ударами, громко шлепая Миру мошонкой по промежности. Ей это дико нравилось, так что периодически в сексуальном угаре она вцеплялась мужу в плечи и хрипела: ”Яйца хочу!”. Вне супружеских объятий все остальное время она оставалась восемнадцатилетней скромницей, тихой и застенчивой.
Только её любимый «еврейчик» умел разбудить в ней настоящую секс-фурию, но и то на время. Как только Мира получала первый оргазм, фурия мгновенно пропадала, а её место занимала “стесняшка”, натягивающая одеяло до подбородка. Никогда она не могла представить себя с другим мужчиной.
И вот теперь не знала, сможет ли когда-нибудь вновь пережить нечто подобное.
Ромка ушёл через пару месяцев после того, как они похоронили Мириных родителей. Обоих сразу. Две жизни, а тому бухому ублюдку, что сидел за рулем фуры, дали только семь лет. Семь лет отсидки на народные деньги за две погубленных жизни. А за смерть Ромки и предъявить некому.
Он просто шёл к ней с подносом, на котором стоял нехитрый завтрак, желая порадовать любимую женщину. Мира проснулась от звона бьющейся посуды.
Выскочила из спальни, но Ромка уже лежал навзничь, спокойно и с вечной своей улыбочкой глядя в натяжной потолок.
Кровоизлияние, скажут потом врачи. Мгновенная и безболезненная смерть.
А тогда Мира села рядом с ним, выглядевшим живее всех живых, положила ладонь на его грудь, и, даже убедившись, что сердце не издаёт ни звука, все трясла и трясла его руку, прося подняться или хотя бы посмотреть на неё, пока свет за окном не померк. Тогда Мира вызвала «скорую», легла, обняв его стройное худощавое тело, да так и лежала, пока в дверь не затрезвонили врачи. Очнувшись, как от забытья, она встала и увидела, что Ромка прикрыл глаза.
- Спи, - ласково сказала ему Мира, опуская веки до конца.
И пошла открывать.
Два года она не позволяла себе смотреть на мужчин.
Ушла в работу с головой, засиживаясь на ней с утра до ночи. Беря дела на аутсорс и практически не выходя с работы и из дома. Мира чувствовала, что словно выгорела изнутри за эти два года. И это в её двадцать три года.
Так что сегодня она твёрдо дала себе обещание вернуться к полноценной жизни, друзьям, которых она растеряла после их безуспешных попыток утешить подругу в начале её двухлетнего затворничества. И, возможно, открыться новым чувствам.
- Думаю, ты меня поймёшь и простишь, - мягко сказала Мира Ромкиной фотографии. - Уверена, ты не хотел бы, чтобы я оставалась одна с самой молодости. Но знай, я всегда буду помнить тебя и любить.
Произнеся это, девушка почувствовала вдруг необыкновенное облегчение и покой. Как будто Ромка отпустил и благословил её на полноценную жизнь.
Улыбнувшись, она одним длинным глотком допила вино и убрала пустую бутылку в рюкзачок.
Услышала за спиной ворчание и обернулась. Две кладбищенские дворняги обнаружились у ограды, выжидающе уставившись на неё.
- Чего вам? - спросила их Мира. - Голодные?
Собаки стояли, метя землю хвостами. Их черные носы шевелились, принюхиваясь.
- Голодные, - констатировала Мира, доставая из рюкзака контейнер с бутербродами, который обычно носила с собой. - Ну, ладно.
Бросив им по кусочку ветчины, мгновенно исчезнувшие в жадных челюстях, она подумала, и бросила песикам и хлеб, пропахший мясным запахом. Дворняги не возражали, смолотив его за считанные секунды.
Собаки были бежевой масти с рыжими подпалинами в цвет её волос.
- Да вы мне прям как родня, - усмехнулась Мира. - О! А я, кстати, знаю заветное слово. Она присела и со значением произнесла： - Мы с вами одной крови, вы и я.
Собаки наклонили головы, с выжиданием глядя на неё.
- Эх, вы, - сказала девушка, - даже не знаете, кого потеряли. Я - собачья княгиня. Так что вы только что упустили свой шанс породниться с благородным семейством.