Дима снова повторил свой растерянный жест:
— Даже не знаю... Трудно описать. Обычное лицо. Высокий, сильный, мужественный. Сначала мне показалось, что ему лет пятьдесят, но потом я понял, что он намного моложе... Лет тридцать пять, не больше. Да, за ним можно было пойти, закрыв глаза!
Последняя фраза прозвучала очень неожиданно.
— Что же, — резюмировала Вика, поднимаясь с дивана, — каждый выбирает для себя.
— Да, — согласился парень. — Вы узнали все, что хотели?
— Кажется, узнала даже больше, чем предполагала.
Только на улице Вика вспомнила, что так и не спросила, как называл себя таинственный вербовщик Димы.
1997 год
Из всего сонма бесовщины, что я перевидал на своем веку, меньше всего меня волновали разномастные аферисты и мошенники. Никогда не брался за них, даже не думал об этом. Почему? Не могу объяснить в двух словах... Может, я слишком мало значения придаю деньгам, материальным ценностям? Может, слишком высоко ценю жизнь и достоинство? Иногда, узнав о каком-нибудь простом и изящном мошенничестве, даже испытываю некоторое веселье, как от удачного анекдота. Все-таки на то и щука в пруду, чтобы карась не спал!
Хотя сам я один раз чуть не попался на простейшем лохотроне. Это случилось как раз весной, когда я особенно неспокоен. Именно весной я никогда и ничего не делаю, потому что просто боюсь потерять контроль над собой.
А эта весна у меня была отчего-то совсем тяжелой. Двадцать первой. Подводить итоги я не собирался — дата не круглая. И в моих Делах не может быть итога, поскольку зло неистребимо. Может быть статистика, но только не итог. И, конечно, я был немного не в себе. Выходил на улицу очень редко, боясь спровоцировать новое Дело и не суметь довести его до победного конца. Сидел на кухне, курил, пил кофе, слушал свое сердце. Весной, зная, что надо будет отлежаться, я всегда возвращаюсь в маленькую квартирку в центре Гродина, купленную мною лет десять назад после продажи родительской квартиры. До этого лет пять прожил в комнатах, полных темных теней и милых призраков, иногда проводя ночи без сна, иногда не просыпаясь сутками. То, что нашептывали мне комнаты, вот-вот и сделало бы из меня чудовище. Я не говорю, что сейчас представляю из себя образцового гражданина, даже не решился бы на обследование у психиатра, но на данном этапе я хотя бы понимаю, что делаю, а могло бы случиться, что и не понимал бы!
Иногда я представляю себе себя же, того, совсем отравленного горем и желанием мести: здоровенный тип в мятом плаще с подозрительными бурыми пятнами и разводами по лацканам и полам. В руках у меня бензопила, на голове — маленькая черная шапочка. Я делаю зверскую рожу и вылетаю на улицу. Соседи быстренько разбегаются по своим норкам и трясутся каждый в своём убежище. Я рычу, так, что луна дрожит на небе и несусь по ночным улицам родного Гродина, пугая впечатлительных кошек.
Весной такие мысли немного веселят меня. Утрируя ситуацию и посмеиваясь над ней, всегда легче пережить критические дни!
А зато, когда майские грозы стихают и наступают первые, такие светлые, летние деньки, я выхожу из дому рано утром и первым делаю не вдох, а именно выдох! Воздух моего потайного логова выходит прочь, унося с собой гарь горьких раздумий. И после вдоха я снова готов продолжать, я ищу себе новое Дело и становлюсь невероятно, бесконечно счастлив, зацепившись мыслью за любой повод.
Да, но это все лирика, а я начал с того, как однажды чуть не влип. Собственно говоря, мое весеннее настроение и было предпосылкой к тому Делу. Шел майский дождь. Шум листьев каштана, напоминавших огромные лапы доисторических чудовищ, действовал мне на нервы. Гродин мок уже не первую неделю и все это время я не решался выйти из дому. Что-то истерическое разливалось в воздухе вокруг меня, морось обещала обернуться к ночи грозой, а это стало бы причиной бессонницы. Надо было выходить из убежища, надо было купить еды, а я все медлил и придумывал поводы задержаться. Если честно, то все съестное в доме кончилось еще день назад. Последняя пустая консервная банка из-под кильки в томатном соусе полетела в мусоропровод вчера утром. Хлеба я не видел две недели, после того, как съел последний сухарь.
Голода я не чувствовал, но слабеть мне было нельзя. Кончится дождь, пройдет время, я выйду из дома не за продуктами, а за продолжением своей жизни и тогда мне пригодится и мое чудесное здоровье, и восемьдесят килограммов веса, и живость ума. А посему следует натянуть джинсы, куртку и бейсболку и сходить за провизией.
Не в последнюю очередь я вспомнил о сигаретах, которые обещали кончиться с минуту на минуту. И о кофе, которого осталось совсем чуть — буквально несколько зерен на дне жестяной банки.
Несмотря на серость дождливого дня, я схватился за темные очки, как только высунул нос из подъезда. И серость казалась мне слишком откровенной, и не хотелось встречать взгляды посторонних. В большом супермаркете, открытом недавно по соседству я нашел все для себя необходимое. Главное — ничего не забыть, иначе снова придется выползать, а мне и этот выход тяжело дался. Везде мерещились косые взгляды, просыпался давний страх быть узнанным, опознанным, разоблаченным. Мне казалось, что я узнаю прежних своих знакомых, что сейчас придется разговаривать, лгать, изворачиваться, а я не могу собрать мысли в кучу.
Один раз я даже серьезно испугался. Ко мне подошла пожилая женщина в голубом платочке на голове и спросила, не знаю ли, я где здесь стеллажи с чаем? Не ожидая никаких вопросов, сначала опешил и растерялся, но потом показал ей нужную стойку. Она еще что-то спросила, заглядывая мне в глаза, я не задумываясь ответил и пошел по своим делам.
Моя паранойя заставила меня трижды обернуться на женщину, стоявшую следом за мной в очереди. Это была такая нарочито простая молодуха с неприятным взглядом. Я дважды поймал ее на том, что она рассматривает меня, пока я смотрю в другую сторону и живо принимает независимый вид, когда оборачиваюсь. Я «проверил» себя, но не нашел ничего особенного. Конечно, можно было бы успокоить себя тем, что ей показался привлекательным мой исхудавший, но еще мужественный торс, но... Будучи вполне нормальным мужчиной и имея немалый опыт коротких связей на почве случайных знакомств, печенью, а может и органом пониже, чуял что интерес молодухи не имеет сексуальной подоплеки.
А в третий раз я и вовсе поймал ее довольно откровенный взгляд на своем бумажнике. Сей неоправданно дорогой предмет с вензелем известной фирмы, застрял у меня после дела, где пришлось изображать безумно богатого лоха. Я все забывал избавиться от вещицы, а она привлекала внимание.
Выйдя из супермаркета, я остановился на секунду, чтобы закурить и увидел замеченную мной дамочку прямо перед собой. Она смотрела мне в лицо и улыбалась. Я выдохнул струю дыма поверх ее головы. Она не отходила, а я спешил.
— Я хочу вам помочь, — сказала молодуха каким-то особенно чарующим голосом.
— Поднести мне сумки? — съехидничал я.
— Нет, снять вашу печаль, — ответила она серьезно, хотя ее фраза показалось мне лучшей остротой, чем моя собственная. — Не смейтесь, возьмите это и приходите ко мне!
Она протянула мне плотную, похожую на календарик бумажку. Я не взял.
— А сейчас нельзя? — желание отделаться сменилось едва вспыхнувшим интересом.
— Можно, — сказала молодуха, убирая свой календарик обратно в карман. — Где вы живете?
— Нет, — снова рассмеялся я, — здесь. Давайте, снимайте печаль! Зачем дома? Дома я и сам могу, у меня хороший запас водки.
— Не шутите так, — отозвалась она, пристально глядя на меня. Толпа с двух сторон обтекала нас, как морские течения обтекают островок, я слышал обрывки чужих фраз, чужих впечатлений. Тут в гул голосов снова вклинился мелодичный тембр: — Одиночество твое плохой человек тебе сделал! На лунном камне гадать надо, чтобы его лицо разобрать. И не один он, трое их было. Тебе горе большое было, зло людское на тебя навалилось. Нет пристанища у тебя, дома души нету.
Я не знал, что сказать. Снова стал накрапывать дождик, снова невыносимо зашелестели каштаны. Машины расплескивали по асфальту лужи. Зачем она говорит мне это? Я и сам все знаю! Но откуда она знает? А она все говорила и говорила...