– А можно… ой! – произнесла ученица, заглянув в кабинет.
За дверью послышался смех. Затем заглянула другая ученица.
– Здра-авствуйте! – сказала она. – А вы у нас будете уроки вести?
– Здравствуйте, – взволнованно ответил я. – Да, буду. Наверное. Вы какой класс?
– Девятый.
– Да. Буду. У меня седьмой и девятый.
За дверью послышался шепот «я же говорила», «ого», «такой молодой». У меня это вызвало улыбку.
– Если есть время, можете зайти, познакомимся. Хоть посмотрю, кого учить буду, – произнес я.
– Девочки! – произнесла она. – Заходите-заходите, поздоровайтесь!
– Ой, здрасьте! – начали здороваться они.
– Здравствуйте, – произнес я и вышел из-за стола. – Вас много в группе? Ой, в смысле, в классе? Я просто еще не смотрел журнал, не успел.
– Ну, человек двадцать пять… или двадцать четыре.
– Да он ходит!
– Он не ходит!
– В общем, класс немаленький, – улыбнувшись, подвел итог я. – До меня нормальный учитель был? Или так себе? Я никому не скажу.
– Она такая была…
– Злая. Двойки ставила всем.
– Хорошо, что она ушла.
– А вы нам не будете двойки ставить?
– Смотря как учиться будете, – ответил я. – Завышать или занижать не буду, но старания оценю.
Тут прозвенел звонок. Ученицы заторопились из класса, перешептываясь и прощаясь со мной. Встреча меня успокоила. Теперь я был знаком с некоторыми из них и представлял, кого буду учить и какая реакция у них на меня будет. Непроизвольно взглянул на ягодицы уходящих девчонок и одернул себя за то, что посмотрел. Начал прикидывать, сколько им лет, морально ли засматриваться на учениц и все ли со мной в порядке. В голове вдруг возникла туча вопросов на эту тему. Я их сначала допустил для размышления, но затем велел себе об этом даже не думать и не допускать подобного. Меня это пугало, поскольку тема была предосудительной. Школьницы, растление, педофилия… Возник страх: вдруг меня в этом обвинят, как доказать обратное? План я уже больше не мог смотреть. Меня пугали возможные последствия. И как на меня будут реагировать родители? Будут кричать, что не доверят молодому педагогу свою дочку, что я ее обязательно совращу? Или нет?
От этих мыслей ноги и ягодицы учениц начали возникать в голове с большим энтузиазмом. Чем запретнее для себя я делал эту тему, тем больше она старалась воспроизвестись. Фактически, я создал для себя стрессовый вопрос, и он начал вылезать наружу, чтобы я мог его решить, но, вместо решения, я его подавлял, считая, что поступаю правильно. Образы не унимались. Я открыл окно и высунулся наружу, чтобы подышать свежим воздухом и отойти от мыслей. Окна выходили на детскую площадку. Проводился урок физкультуры у младших классов. С третьего этажа можно было разглядеть учеников. Они делали разминку и не замечали меня. Младшие школьники никакого сексуального интереса не вызывали. Это успокоило. Я понимал, что вроде бы со мной все хорошо. Ведь сексуальное влечение к подросткам – это, наверное, плохо… должно быть плохо... Почему нам об этом не рассказывали во время обучения?!
Вернувшись домой, я бросился к компьютеру. Открыл браузер, зашел в поисковик и завис. Я не знал, как сформулировать поисковый запрос. Что искать? В психологии этот вопрос мне не встречался, а во время обучения эта тема вообще не рассматривалась. Между тем, вопрос был важным. Что считать нормой в данном случае, а что нет? Как быть? Сексуальные вопросы я всегда воспринимал волнительно. Постоянно хотел убедиться, нормально ли мое влечение. Возможно, виной тому была неудобная ситуация из детства, где лет в десять меня поймали на детской забаве: я надевал на член головы кукол, которые достались нам в полном мешке игрушек от родственников, у которых была дочь. Меня отругали. Это было несправедливо – ругать ребенка за то, что он даже не понимал.
Вечер поиска ответов на злободневные вопросы прошел безуспешно.
Уроки оказались не такими страшными, как мне казалось на первый взгляд. Ученики с интересом отнеслись к моей персоне и не выказывали никакого неуважения, которого я жутко боялся. В ответ на их принятие, я не строил из себя умудренного опытом учителя, который мог бы всем и все рассказать, указывая каждому на его место. Я понимал, что я молод, что мой опыт ненамного выше опыта учеников и ученики это знают, и потому нет никакого смысла перед ними кривляться, убеждая в обратном. В первый же день я предложил новую модель взаимодействия, давая ученикам больше общения, которое им было так необходимо. Рассказал ребятам свою задумку, они согласились и с интересом включились в процесс. Разделил их на три группы, затем они сами переставили парты удобным для них образом и сделали это, скорее всего, просто потому, что это было можно сделать. Потом я рассказал о правилах, о том, почему они нужны, почему они именно такие и что они дадут каждому из нас. Те, кто хорошо учились, помогали освоить материал тем, кто учился плохо, – это способствовало развитию навыков обучения у отличников, развитию коммуникации, взаимодействию в группе и, конечно же, давало общение, которое им было необходимо. Мне же это давало свободу. Мое участие было минимальным. Я оставлял задание и контролировал ход его выполнения, пока ученики сами с ним разбирались. А чтобы ребята не филонили, я каждый урок делал перестановку: по два человека из каждой группы шли в новую группу, тем самым, не давая отстающим адаптироваться к паразитической форме существования. В конце занятия я проводил разные проверки: например, контрольный срез для всех, или брал по ученику из каждой группы и они отвечали на мои вопросы самостоятельно. Так или иначе, мое время разгружалось очень сильно, а успеваемость и знание материала нарастали по экспоненте. Отставаний в учебном плане не было. Если кто-то не мог справиться, я подходил и помогал разобраться с материалом в той мере, в которой это требовалось конкретному ученику. Но это было довольно редким явлением.