Жеранде было восемнадцать лет. Нежный овал ее лица напоминал те наивные изображения мадонн, которые и теперь можно встретить на углах улиц некоторых бретонских деревень. Глаза ее выражали необыкновенную кротость. Вся она казалась олицетворением мечты поэта. Она никогда не носила материй ярких цветов, и скромное полотно, покрывавшее ее плечи, приобретало, казалось, аромат и сияние какой-то святости.
Аккуратно читая свои латинские молитвы, она в то же время прочла в сердце Обера Тюна всю силу зародившегося к ней чувства. А для него вся жизнь, все интересы сосредоточились в доме часовщика, и, окончив работу у отца, он все свободное время посвящал его дочери.
Старая Схоластика все отлично замечала, но ничего не говорила. Ее красноречие изливалось более на превратность судьбы и на мелкие дрязги обыденной жизни. Ей никто не противоречил и не прерывал ее. Впрочем, прервать ее не было ни малейшей возможности, как нельзя остановить музыкальную табакерку женевского изготовления, которая, будучи заведена, не остановится, пока не проиграет все свои мелодии.
Видя, что Жеранда погружена в мрачные думы, Схоластика достала маленькую свечку, которую зажгла, вставив в подсвечник, перед восковой фигурой Мадонны. По заведенному в доме порядку полагалось, прежде чем идти спать, преклонить колени перед Мадонной, покровительницей домашнего очага, испросив у нее благословения на сон грядущий. Но в этот вечер Жеранда продолжала молча сидеть на стуле.
— Что же это такое, милая барышня? — удивилась Схоластика, — ужин давно окончен, и пора, я думаю, и спать. Или вам хочется испортить себе глаза таким долгим бдением?.. То-то дело заснуть и увидеть радостные сны. Ведь в наш проклятый век радостей-то в жизни мало.
— Может быть, послать за доктором для отца? — спросила Жеранда.
— Доктора! — вскричала старая служанка. — Да разве мэтр Захариус придает значение всем их выдумкам да затеям. Он допускает лечение для часов, но вовсе не для тела.
— Но что же предпринять? — проговорила Жеранда. — Хотелось бы мне знать, что он теперь делает, работает или лег отдохнуть?
— Жеранда, — сказал нежно Обер, — у вашего отца нравственные тревоги и более ничего, уверяю вас.
— И вы знаете в чем дело, Обер?
— Кажется, знаю, Жеранда.
— Так расскажите же скорее! — воскликнула Схоластика, задув предусмотрительно свечу перед Мадонной.
— Вот уже несколько дней, Жеранда, — сказал молодой человек, — как происходят удивительные вещи. Представьте себе, что все часы, какие ваш отец сделал и продал за все годы своей жизни, вдруг разом остановились. Ему принесли массу часов; он их тщательно разобрал, и все части их оказались в полной исправности. Собрав их снова, он, несмотря на все свое искусство, никак не может добиться того, чтобы они шли.
— Тут дело не без черта! — заметила Схоластика.
— Что ты говоришь! — воскликнула Жеранда. — По-моему, это вполне естественно. Ничто, сделанное рукой человека, не может быть вечным.
— Но все же тут происходит что-то странное и подозрительное. Я сам старался найти причину остановки механизма, но ничего не мог понять и доходил до такого отчаяния, что инструменты у меня валились из рук.
— Да нечего тут особенно и трудиться, — заметила Схоластика. — Захотели тоже, чтобы такая маленькая вещица ходила и показывала время! Для этого существуют солнечные часы.
— Вы бы не говорили этого, Схоластика, — сказал молодой человек, — если бы знали, что солнечные часы выдуманы Каином.
— Боже милостивый! Неужели это правда?
— Как вы думаете, — спросила наивно Жеранда, — можно просить у Бога, чтобы он вернул жизнь часам моего отца?
— Без сомнения, можно, — отвечал молодой мастер.
— Еще что выдумали! — проворчала старая служанка. — Вот уж напрасные-то молитвы! Ну, да уж Бог их, наверное, простит.
Свеча была снова зажжена. Схоластика, Жеранда и Обер опустились на колени, и молодая девушка вознесла молитвы за душу своей матери, за страждущих и плененных, за добрых и злых и особенно за тайные печали своего отца.
Затем все трое встали с колен, успокоенные, надеясь на милость Божию.
Обер ушел в свою комнату, Жеранда села помечтать у окна, глядя на затухающие огни в городе, а Схоластика, заперев двери и приперев их толстым засовом, бросилась на постель. Она заснула, и ей приснилось, что она умирает от страха.
Погода в эту ночь была отвратительная. Ветер, вздымая громадные волны, обрушивался иногда с такой силой на старый дом, что он трещал и дрожал снизу доверху. Но Жеранда, казалось, ничего не замечала, погруженная в свои невеселые думы. После того, что она узнала от Обера Тюна, болезнь ее отца приняла какую-то фантастическую окраску и ей казалось, что это дорогое для нее существо превратилось в механизм, все части которого от ветхости грозили полной остановкой движения.