Четвертый Рейх, занимавший Тверскую, Пушкинскую и Чеховскую, ему и подавно не подходил – Федор в политику предпочитал вообще не соваться. Оставались небольшие конфедерации где-нибудь к центру поближе. А на Китай-город, где к власти пришли бандиты, занесло Федора случайно, и жить здесь он не планировал сначала. Но потом задержался – из-за Веры.
Впрочем, тогда звали ее Венера, и жила она с одним из охранников, здоровенным мужиком по кличке Кабан. Федор вовсе не собирался отбивать ее у сожителя, но Вера, услышав пару раз, как вечерами он поет у костра песни, сама принялась то и дело крутиться вокруг него. Сожитель ее все видел и страдал молча. В огромном теле таилась, как оказалось, мягкая и сентиментальная душа – другой бы поколотил пару раз неверную подругу, а этот только вздыхал. И когда Вера стала жить с Федором, Кабан пытался воздействовать на нее лишь уговорами. Федор не раз замечал, как мужик, встретившись с ним взглядом, сжимал тяжеленные кулачищи, но тут же отводил глаза. Видимо, он ничем не хотел огорчать любимую женщину и надеялся, что если будет терпелив, когда-нибудь она поймет свою ошибку и вернется к нему.
«А если я не вернусь, ружье-то, небось, не отдаст Верка Рыжему, пожадничает, его ведь хорошо продать можно», – подумал Федор, но тут же устыдился. Вполне возможно, что Вера, наоборот, свято выполнит его волю – размякнет, разнюнится, вспомнит, что это его последняя просьба была.
У Федора ее чувства особого умиления не вызывали – сам он считал, что любить его особо не за что, поэтому слегка презирал Веру за то, что так к нему прикипела. Ну, и себя заодно – за то, что позволял ей обожать себя, не испытывая к ней особой привязанности, а просто потому, что так было удобнее. Всегда сыт, обстиран, и баба под боком, каждое слово твое ловит, в рот заглядывает – разве плохо?
Один из местных как-то по пьяному делу рассказал Федору, что в прошлом Вера была обыкновенной проституткой, каких много на Китай-городе. Обычно проститутки годам к двадцати пяти выходили в тираж, и большинство из них, как правило, спивалось. А она сумела так себя поставить, что с ней считались. Смогла как-то подняться, завела свою торговлю и в результате к своим тридцати с небольшим жила вполне неплохо. Федор старался не думать, кому Вера этим обязана – женщине трудно чего-то добиться без сильного покровителя. Слухи разные ходили, но болтать много боялись. Большинство местных уважало Веру за мозги и за твердый характер, за деловую хватку. Сколько ей лет на самом деле, никто не знал, Федор подозревал, что она даже старше, чем в паспорте было указано. По меркам метро – уже почти старуха, но выглядела она на удивление хорошо: большие темные глаза с поволокой, на лице почти нет морщин. Свои черные волосы она, наверное, чем-то подкрашивала, он не вникал, но седины у нее не было. И только взгляд выдавал – тяжелый, циничный взгляд пожившей тетки, всякое повидавшей на своем веку. Когда этот взгляд останавливался на Федоре, в глазах Веры появлялось обожание, и это, по его мнению, ужасно ей не шло.
Федор старался не думать о ее прошлом. Вера уверяла, клялась, что он у нее третий, и он делал вид, что верит. На самом деле ему было безразлично – ну, может, испытывал легкую брезгливость, и только. В конце концов, и сам не ангел. С ней было удобно еще и потому, что на станции она была своя. Он, пришлый, никому не был нужен, его в лучшем случае терпели тут, но, живя с Верой, он и сам отчасти становился своим для них. Вот только терпеть он не мог этого ее имени – Венера, похожего на кличку, сразу напоминавшего о борделе – наверняка сама себе его придумала. И стал звать ее Верой. Скорее всего было у нее когда-то простое, обычное имя, которое мать дала ей при рождении, но Федора это не интересовало.
– Венера! – раздался грубый голос снаружи. – Куда хабар складывать?
– Сейчас, сейчас, – встрепенулась Вера, моментально натянула на себя пестрое платье, пригладила волосы и шустро полезла наружу. Мигом все предчувствия вылетели у нее из головы. Сталкеры вернулись с добычей, и надо было принять товар – осмотреть, оценить, расплатиться.
– Началось в колхозе утро, – вздохнул Федор, вспомнив любимую поговорку одного из местных старожилов. Потягиваясь, выбрался из палатки на станцию.
Было еще рано, но на Китай-городе уже стоял шум и гомон, хотя большинство девок и сутенеров еще не проснулись после вчерашнего. Станция была ярко освещена – в центре зала сияла большая лампа, и еще несколько обычных лампочек свисали на проводах здесь и там. Станционный зал не поражал оригинальностью отделки – на других, например, на Новокузнецкой, было куда интереснее. С другой стороны, там Федор всегда чувствовал себя неуютно, как будто тени неведомых строителей, что вытесали из камня затейливые скамейки, светильники и колонны, до сих пор витали где-то поблизости. Да и вообще нехорошие там были места – совсем рядом Мертвый перегон, о котором ходили самые жуткие слухи. Другое дело – на Китае: все просто, массивные светлые колонны, никаких лишних завитушек, зал тоже выдержан в светлых тонах.
Зато обитатели станции являли собой картину пеструю и живописную. Девки в ярких платьях, стриженые братки, пришлый люд в самых разнообразных костюмах, кто во что горазд, нищие в живописных лохмотьях. У кого-то всей одежды было – потрепанные штаны, зато на голове гордо красовалась замызганная шляпа неизвестно для какой надобности.
Почти вся платформа была забита палатками, некоторые из них служили по совместительству и торговыми лотками, в которых и протекала вся жизнь хозяина: здесь он ел, торговал, спал. Между палатками прохаживались крепкие, коротко стриженные парни в спортивных штанах и кожаных куртках. В переходе на соседнюю станцию находился пост – ее контролировала другая группировка, и тем, кто хотел пройти туда, приходилось платить охранникам.
У Веры было две палатки рядом – в одной они жили, другая служила магазином, где хранился товар и велась торговля. Верины товары охранял Кабан – Федор подозревал, что Вера ему за это не платила. Торговала Вера чаще сама, иногда нанимала девчонок помоложе, но постоянно следила за ними. В деловых вопросах она вообще была достаточно жесткой.
Здесь было шумно, и Федор никак не мог к этому привыкнуть. Все хотел уйти, но не мог решить, куда. «Там хорошо, где нас нет», – философски подумал он. Отправился в кафе на верхней площадке – выпить чаю с утра. Здесь было уютно – под навесом стояли столики и пластиковые стулья, на столиках даже расставлены были искусственные цветы в горшочках.
Федор, прихлебывая чай, рассеянно послушал чужие разговоры – про черных упырей, которые так и лезут незнамо откуда, пытаясь прорваться с поверхности на станцию ВДНХ. Говорят, станция уже еле держится. Федор не очень верил этим слухам – может, их вообще кто-нибудь нарочно распускает. С другой стороны, нет дыма без огня, на всякий случай нужно быть настороже. Но от них до ВДНХ еще чуть ли не полметро, так что пока можно чувствовать себя в относительной безопасности. А кто-то вроде бы опять видел поблизости Кошку, неуловимую убийцу, отрезавшую, по слухам, своим жертвам ухо и мизинец в память о том, как надругались над ней самой. Отчаянная мстительница наводила ужас на китайгородских. Федор хмыкнул – у страха глаза велики. Если принять во внимание, сколько человек уже видели Кошку, получалось, что она может одновременно быть в самых разных местах. Да и еще странность тут есть – если она такая уж опасная убийца, как же те, кто ее видел, остались в живых? Выдумывают, ох выдумывают люди – у страха глаза велики. В темном туннеле и обычная тетка-челночница может сойти за призрак из преисподней.