- А с Беговой что стало? - не своим голосом спросил Артём.
- Ничего с ними не стало. Увидели, что такое дело, и взорвали туннель между Полежаевской и Беговой. Там такой завал, я слышал, метров сорок засыпано, без техники не разгребёшь, да и с техникой-то, пожалуй, не очень, а где её возьмёшь, технику? Она уже лет пятнадцать как сгнила напрочь, техника-то...
Пётр Андреич замолчал, глядя в огонь. Артём кашлянул негромко и признался:
- Да... Надо, конечно, было стрелять... Дурака я свалял.
С юга, со стороны станции, послышался крик:
- Эй там, на двести пятидесятом! У вас всё в порядке?
Пётр Андреич сложил руки рупором и прокричал в ответ:
- Подойдите поближе! Дело есть!
Из туннеля, от станции, светя карманными фонарями, к ним приближались три фигуры, наверное, дозорные со сто пятидесятого метра. Подойдя к костру, они потушили фонари, и присели рядом.
- Здорово, Пётр! Это ты сегодня здесь? А я думаю, - кого сегодня на двести пятидесятый поставили? - поздоровался их старший, выбивая из пачки папиросу.
- Слушай, Андрюха! У меня парень видел здесь кого-то. Но выстрелить не успел... В туннель отошло. Говорит, на человека похоже не было.
- На человека не похоже? А как выглядит-то? - обратился тот к Артёму.
- Да я и не видел... Я только спросил пароль, и оно сразу обратно бросилось, на север. Но шаги не человеческие были - лёгкие какие-то, и очень частые - как будто у него не две ноги, а четыре...
- Или три! - подмигнул Андрей Артёму, делая страшное лицо. Артём поперхнулся, вспомнив истории о трёхногих людях с Филёвской линии, где часть станций лежала на поверхности, и туннель шёл совсем неглубоко, так что защиты от радиации не было почти никакой. Оттуда и расползалась по всему метро всякая трёхногая, двухголовая и прочая дрянь.
Андрей затянулся папиросой и сказал своим:
- Ладно, ребята, если мы уже пришли, то почему бы здесь не посидеть? К тому же, если у них тут опять трёхногие полезут - поможем. Эй, Артём! Чайник есть у вас?
Пётр Андреич встал сам, налил в битый и закопченный чайник воды из канистры и повесил его над огнём. Через пару минут чайник загудел, закипая, и от этого звука, такого домашнего и уютного, Артёму стало теплее и спокойнее. Он оглядел сидящих вокруг костра людей - все крепкие, закалённые непростой здешней жизнью, надёжные люди. Этим людям можно было верить, на них можно было положиться. Их станция всегда слыла одной из самых благополучных на всей линии, - и всё благодаря тем людям, которые тут подобрались. И всех их связывали тёплые, почти братские отношения.
Артёму было двадцать четыре, и родился он ещё там, сверху, и был он ещё не такой худой и бесцветный, как все родившиеся в метро, не осмеливавшие ся никогда показываться наверх, боясь не столько радиации, сколько испепеляющих и и губительных для подземной фауны солнечных лучей. Правда, Артём и сам в сознательном возрасте бывал наверху всего раз, и только на мгновенье радиационный фон там был такой, что чрезмерно любопытные изжаривались за пару часов, не успев нагуляться вдоволь и насмотреться на диковинный мир, лежаший на поверхности.
Отца своего он не помнил совсем. Мать жила с ним до пяти лет, они жили вместе, на Тимирязевской, долго там жили, несколько лет, и хорошо всё у них было, жизнь текла ровно и спокойно, до того самого дня, когда Тимирязевская не пала под нашествем крыс.
Крысы, огромные серые мокрые крысы, хлынули однажды безо всякого предупреждения, из одного из тёмных боковых туннелей. Он уходил вглубь незаметным ответвлением от главного северного туннеля, и спускался на большие глубины, чтобы затеряться в сложном переплетении сотен коридоров, в лабиринтах, полных ужаса, ледяного холода и отвратительного смрада. Этот туннель уходил в царство крыс, место, куда не решился бы ступить самый отчаянный авантюрист, и даже заблудившийся и не разбирающийся в подземных картах и дорогах скиталец, остановясь на пороге этого туннеля, животным чутьём определил бы ту чёрную и жуткую опасность, которая исходила из него, и шарахнулся бы от зияющего провала входа, как от ворот зачумлённого города.
Никто не тревожил крыс. Никто не спускался в их владения. Никто не осмеливался нарушить их границ.
И тогда крысы пришли сами.
Много народу погибло в тот день, когда живым потоком гигантские крысы, такие большие, каких никогда не видели ни на станции, ни в туннелях, затопили и смыли и выставленные кордоны, и станцию, погребая под собой и защитников, и население, заглушая стальной массой своих тел их предсмертные вопли, полные боли и отвращения. Крысы, пожирая всё на своём пути, и мёртвых, и живых людей, и своих убитых собратьев, слепо, неумолимо, движивые непостижимой человеческому разуму силой, рвались вперёд, всё дальше и дальше.
В живых остались всего несколько человек, не женщины, не старики и не дети - никто из тех, кого обычно спасают в первую очередь, а пять здоровых мужчин, сумевших обогнать смертоносный поток. Только потому обогнавших его, что стояли с дрезиной на дозоре в южном туннеле, и заслышав крики со станции, один из них бегом бросился проверить, что случилось. Станция уже гибла, когда он увидел её в конце перегона. Уже на входе он понял по первым крысиным ручейкам, просочившимся на перрон, что случилось, и повернул было назад, зная, что ничем он уже не сможет помочь тем, кто держит оборону станции, как его дёрнули сзади за руку. Он обернулся, и женщина с искажённым от страха лицом, тянувшая его настойчиво за рукав, крикнула ему, пытаясь пересилить многоголосый хор отчаяния: