— Мэтт, ты где-нибудь тут есть?
Но произносит это нерешительно, вполголоса, так что ее и не слышно на самом деле за гудением, жужжанием, стрекотом, щебетом и хлопаньем крыльев — за голосами этого кишащего живностью мира. У нее, может быть, нет больше права звать его? Чего только она тут не думала, этим, верно, его и оттолкнула? Ее мысли, как злые чары, перенесли его отсюда куда-то, и осталось одно воспоминание…
Надо бы тебе знать, Мэтт, что девочки говорят, чего вовсе и не думают. Почти всегда. С девочками происходят разные вещи, а они только сами удивляются. Себя обычно хуже всего понимаешь. Не узнаёшь сама себя, Мэтт. Слушаешь себя и диву даешься. Слушаешь и приходишь в отчаяние. Будто кто-то посторонний вторгся и сделал по-своему. Как вражеская оккупация. У мальчишек тоже так бывает?
Абби вынула из своего синего чемоданчика блок-флейту, она на ней играла в школьном оркестре. Печаль просилась на музыку. Мелодия полилась подходящая, но трудно играть, когда хочется плакать. От этого было еще печальнее.
Абби сидит на камне и наигрывает свою песенку.
Гудение, жужжание, стрекот, щебет.
И такая печаль…
17
И Мэтт появился из-за ствола акации (он там прятался), изнывающий от зноя, весь красный и словно бы слегка не в себе, рубашка расстегнута на три пуговицы вниз, пиджак и галстук болтаются за плечом на палке, будто на вытянутой третьей руке. Еще немного, и он, кажется, задохнулся бы в этой одежде. А может, он прямо тут материализовался из воздуха. Она изрубила его тело на куски, разбросала во все концы света, а они вдруг сбежались вместе и срослись! Абби представила себе это и даже испугалась.
Вроде колдовства. Так сказать, магическая сила любви.
Или это песенка, которую она тут играла, развеяла злые чары и на этом вся выдохлась, прекратилась? Вдруг, на середине такта, звук иссяк, и ничего больше не игралось, ни единой ноты не осталось в голове, вместо флейты в руке — мертвая деревяшка. А долго ли она играла? Сколько времени прошло? Это время — особенное, его часами не измерить.
— Не знаю я, — жалобно проговорил Мэтт, — не знаю, слышишь? Не знаю, в какую игру ты со мной играешь, но только я больше не могу.
— И я тоже не могу, Мэтт. — Как просто это сказалось. И ничего страшного.
— Тогда перестань. — У него и правда вид безумный, он, конечно, ничего не понял, ни раньше, ни теперь. — Ты что, хочешь, чтобы я окончательно помешался? Неужели девчонки все так выкаблучиваются?
— Наверно. Разве другие твои подружки не выкаблучиваются?
— А ты думаешь, я их коллекционирую? Как марки? Нет у меня других подружек. Послушай, нравлюсь я тебе или нет? Может, я тебе противен? Я так больше не могу.
— Ты уже это говорил.
— Могу и еще раз сказать, Элен — или как там тебя зовут.
— По правде-то Абби.
— Как это — Тоаби?
— Абби. Так меня зовут.
— Ну вот, опять… Нет, не могу я… И не хочу, вот что! Я хочу домой, к маме, понятно?
Вот бы сейчас большой кусок стекла и прыгнуть на него обеими ногами! Он схватил свой портфель. Волосы у него стали чуть ли не дыбом.
— Мэтт, не уходи! — Получилось жалобно и пронзительно.
Он крикнул в ответ через плечо:
— Может, скажешь, почему?
Она вскочила, даже подпрыгнула, волосы упали на глаза, выступили слепящие слезы, сердце стучало прямо в ушах, блок-флейта покатилась по земле — скорей обнять его, покрыть лицо поцелуями. Она уже было бросилась вслед, но, точно порыв холодного ветра, на нее дыхнуло здравомыслием — или страхом? — и она осталась понуро стоять, где стояла.
— Прости меня, Мэтт, — тоненьким голосом попросила она. — Я не хотела тебя дразнить. Я не нарочно.
— А я, представь, чуть было не подумал, что нарочно!
— Правда-правда, Мэтт, я не хотела.
— Не верю я тебе, вот что! Я не понимаю этого вашего девчонского выкаблучивания. Сказал, что ухожу домой, и ухожу. Затянула меня в историю. Что я теперь маме скажу?
— А я что скажу маме?
— Мне сейчас полагается быть в школе.
— Разве только тебе? Мне тоже.
— Так почему же ты не в школе? По чьей вине? Подначивала меня. Морочила. Посмешище из меня сделала на всю Главную улицу. И не можешь ты, как там тебя ни зовут, говорить мне теперь, будто все это не нарочно. Видишь, что ты наделала? А я-то считал тебя хорошей девочкой. Я так бессовестно долго считал тебя хорошей девочкой. С того самого времени, как ты перестала сосать те чертовы леденцы.
— Какие еще леденцы?
— Когда ты маленькая была. Сластена, каких мало. Вся липкая. Чудо, что ты не осталась без единого зуба.
— Я не понимаю, что ты говоришь!
— А ты вон как переменилась! Не узнать. Показала свое истинное лицо, ты, как там тебя.
— Нечего тебе так меня называть!
— Как хочу, так и называю. Захочу, буду звать Мэри. Или Том, если мне так больше понравится. Вон в какое положение ты меня поставила! Я сейчас должен быть в школе! Старик Мак-Нэлли меня убьет, точно, убьет! А маме что я скажу?
— Ты что, так свою маму боишься? Эдакий здоровенный парень? Эдакий огромный верзила боится мамочку? Ну погоди, я расскажу ребятам!
— Не расскажешь!
— Расскажу!
— Расскажешь, что поехала со мной?
— Дай только вернуться, я все, все расскажу! Эх ты, недотепа! Кто бы поверил? Сорок пять минут ехал в вагоне с девочкой и не произнес ни единого слова! Да таких потрясающих недотеп больше мир не видывал. Тебя надо в цирке показывать. Большой Мэтт Баррелл, так его называют. Чемпион, его называют. Прошу прощения, но меня душит смех.
— Эй, полегче, ты, как там тебя!
— Ты уж не ударить ли меня собрался?
— Будешь нарываться, увидишь.
— Вы только послушайте его! Лихой парень. Могучий герой. Грозится побить девочку. Вот это храбрец так уж храбрец. Большой Мэтт, так его называют. Большой Трус, это вернее. Ну погоди, я расскажу девчонкам!
— Не расскажешь!
— Погоди только. А они расскажут мальчишкам. По одному ты, может, их бы и отлупил, но они выйдут на тебя по десятеро! И тебя ПЕРЕВЕДУТ, как того парня Джексона. Ребята тебя так отделают, по частям собирать придется…
Мэтт шагал прочь. Уходил. Решительно печатая шаг. И оглянулся, только отойдя на двадцать шагов, так что слезы, снова выступившие у нее на глазах, были ему оттуда не видны. Ему видно было только, как над ней сияло солнце — от удовольствия? — а кругом золотилась листва акаций, летали туда-сюда пестрые попугаи, пчелиные крылышки сверкали алмазами, и Джо среди всей этой красоты была так немыслимо хороша, просто сердце замирало. Настоящая красавица. Стоит — хрупкая, слабая. Стоит — такая ослепительная, что планеты сейчас попадают со своих орбит.
В продолжение одного часа, Мэтт, у тебя была подружка. Чемпионский срок — по краткости. Один какой-то жалкий час. Настоящая, всамделишная девчонка-подружка, с живой кровью в жилах и дышала живыми легкими. А ты даже не управился ее поцеловать. Даже за руку взять не управился. И пожалуйста, опять тебе осталась твоя золотоволосая Елена с зазывным взором. Бестелесная, призрачная Елена. Елена из тысячелетнего прошлого. Из страны грез. Но разве ты в этом виноват?
Эх, старик Мак-Нэлли! До чего же это глупо с его стороны, опускать самое существенное. Вот, например: как приступить? Не может же Мэтт спросить у собственного отца или тем более у приятелей? Нельзя, ведь ты — Чемпион, Большой Мэтт. Одиноко человеку, когда он наверху, от тебя ожидают, что тебе все известно.
Ах, Джо, как бы это было здорово — знать, что ты на меня смотришь, что есть в толпе человек, которому все равно, чемпион ты или тащишься в самом хвосте.