После того как мальчик перерос домашних учителей и гувернеров – аббата Бертрана и протестантского педагога Иоганна Фридриха Симона, он – пятнадцатилетний, отдалившийся от христианской веры, полный идей Монтескье, Вольтера, Руссо, получивший подготовительное образование в духе недетски-рационалистической педагогики Кампе и Базедова, – вместе со своим младшим братом Иосифом в ноябре 1788 года поступил в Страсбургский университет. Когда говорят об обучении в конце XVIII века, то его нельзя понимать как учебу в нашем теперешнем представлении. Молодые люди, неважно, дворянского или буржуазного происхождения, “слушали” различные предметы: “гуманитарные науки”, юриспруденцию, историю, философию, находившиеся тогда в стадии становления естественные дисциплины; не было обязательного утвержденного учебного плана, обязательных экзаменов, а также установленных и контролируемых государством экзаменов. В конце учебы студент становился “доктором”, “лиценциатом” или “магистром”, а иногда – причем довольно часто, – и никем. Профессиональное будущее и материальное благополучие, которые не были взаимосвязаны так тесно, как сегодня, зависели не от каких-то сертификатов, а от унаследованной собственности, от общественного положения. Ни у Гумбольдта, ни у Меттерниха не было свидетельства об окончании учебы; их место в обществе определило их дальнейший путь. У такого молодого человека из знатной семьи, как Меттерних, учеба была подстрахована доходами семьи, а его будущий жизненный путь определяли родители, высшее духовенство, военная или государственная служба, занятия недвижимостью. В случае Меттерниха – дипломатия.
Два года Клеменс Лотарь посещал Страсбургскую Высшую школу, где его самым главным учителем стал Кристоф Вильгельм Кох, учениками которого были также Талейран, Бенжамен Констан и Монтжелас (Montgelas). Кох считался международно признанным авторитетом для будущих дипломатов. Он усвоил принятую в Страсбургском университете тех лет духовную позицию: широкая образованность в общепринятом смысле, симпатии к Франции, равнодушие к “империи”, традиционное понимание государства с точки зрения формального права. Осенью 1790 года Меттерних перешел в университет Майнца, где он оставался до лета 1792 года. Здесь профессор истории Николаус Фогт оказал решающее влияние на формирование личности молодого человека, на выработку его мировоззрения и понимания истории. Фогт принадлежал к новому поколению историков, которые стремились “приблизить историю через конкретные условия службы к практике” и рассматривали ее как ход развития человечества – с философских позиций в духе Гердера. Именно потому, что Фогт не был ни рационалистским просветителем, ни сентиментальным мечтателем, а занимал среднюю позицию, консервативную и ориентированную на историческую практику, он стал важнейшим наставником Меттерниха, о котором, как и о Кохе, он всегда вспоминал с благодарностью.
В 1792-1794 годах Клеменс был на полуофициальном положении рядом с отцом, “руководящим полномочным министром при генеральном правительстве Австрийских Нидерландов”. Разумеется, на становление молодого человека оказало определенное влияние то, что свои первые шаги в управлении государством, первые впечатления от политических будней он получил в период революционных смут, на практически потерявшем свое значение посту, при полном расстройстве внутренних дел, рядом с посредственным рутинером. Здесь он понял роль интриг, полицейского аппарата, шпиков, закулисных политических переговоров, а участие в Раштаттском конгрессе в 1797-1799 гг, в качестве личного секретаря отца, а затем уполномоченного католической части вестфальской графской коллегии еще больше укрепило его складывающиеся убеждения. Весной 1794 года Меттерних находился при английском дворе, сопровождая правительственную делегацию. Полгода пребывания на острове имели большое значение, поскольку Меттерних не только завязал личные отношения с молодым Питтом, его противником Фоксом, с Берком и Греем, но и познакомился в общих чертах с миром, представлявшим такой контраст взбудораженному континенту. И хотя симпатии Меттерниха к Англии не превратились в англоманию, как у Генца или Адама Мюллера, а в более поздний период даже уступали место суровой критике, именно при этом первом знакомстве в нем зародилось диктуемое не только политической целесообразностью, но и личной склонностью желание сближения со здоровой в своей исторической основе и несокрушимой британской нацией.