ЛЕКАРЬ РЕВОЛЮЦИЙ
К новому порядку в Европе относился и новый порядок в германских делах. В наполеоновский период они получили такое развитие, что с самого начала были исключены такие решения, как возрождение “Священной римской империи германской нации”, создание единого государства либо централизованного, пусть даже федеративного союзного государства. Меттерних показал себя здесь человеком, который – в отличие от барона Штейна, а также Гарденберга и Гумбольдта – учитывал всю совокупность немецких и европейских реальностей и был полон решимости привести их в соответствие с интересами Австрии. Возможно, при анализе ситуации, перед которой был поставлен министр, следовало бы начать с последнего. Хотя габсбургское государство в XVIII веке, как и Пруссия, постоянно “вырывалось” из империи, а Иосиф II, Леопольд II, Франц II и их министры вершили европейскую политику великих держав и свою связанность с империей часто воспринимали как тормоз, все же династия считала себя немецкой, а Австрию – немецкой великой державой, связанной с Германией как имущественно, так и духовно, и ответственной за ее судьбу. Австрия – одна Австрия – несла основной груз борьбы против Франции, против Наполеона, с 1792 года в течение 14 лет, прежде чем Пруссия в 1806 году вступила на арену и была побеждена. Однако Австрия была заинтересована в Германии не только в силу исторических причин, она нуждалась в сильной немецкой позиции, чтобы сохранять внутреннее равновесие монархии. Немецкий элемент составлял в ней меньшинство, и это обстоятельство все более роковым образом сказывалось в период укрепления идеала национального государства и “народной” эмансипации.
Как на общеевропейской, так и на германской сцене перед Меттернихом стояла задача совершить почти невозможное, а именно: завуалировать слабость позиции Австрии, представить ее сильной и поддерживать ее авторитет, который, собственно, не имел под собой никаких реальных оснований. Дела Австрии, касавшиеся ее немецкой позиции, были крайне плохи: Пруссия, увеличившаяся на половину Саксонии, Вестфалию и Рейнланд, простиравшаяся от Мемеля до Ахена (разделяемая лишь небольшими вклиниваниями ганноверских и гессен-кассельских земель, которые после 1866 года исчезли), и Бавария, увеличившаяся за счет Вюртемберга, Бадена и Гессен-Дармштадта и укрепившаяся и внутренне, и внешне со времен Рейнского союза, были больше и населеннее, чем немецкие области монархии. Эти простые факты означали, во-первых: восстановление “старой империи” было невозможным и с точки зрения Австрии нежелательным. Секуляризованная империя (а если что-либо и было возможно, то только это) при сохранении сильных немецких территориальных государств была бы всего лишь мнимым образованием, так сказать, “подтасовкой фактов”, а габсбургский император в ней – безвластным и, учитывая его собственные страны, связанным по рукам и ногам. Во-вторых: о возможности централизованного единого германского государства нечего и говорить, ибо оно противоречило бы традиции, соотношение всех сил противодействовало этому, никто этого не хотел. В-третьих: таким образом, была возможна только федерация германских государств, модель которой еще нужно было выторговать. Это соответствовало желаниям соседних держав, а также договоренностям, которые более или менее однозначно содержались в Бартенштейнском договоре 1807 года (между Россией и Пруссией), Калишском договоре 1813 года (между Россией и Пруссией), Теплицком союзном договоре 1813 года (между Россией, Пруссией и Австрией). Конкретно вопрос при этом звучал следующим образом: “федеративное государство” или “союз государств”, другими словами: что должно было произойти с суверенитетом германских государств-членов? Штейн, который мечтал о возникновении новой могучей Германской империи, выступал за значительное урезание суверенной власти; Гарденберг и Гумбольдт склонялись к умеренному решению – федерации государств, Меттерних же (а еще более решительно его сотрудник Генц, которого удовлетворил бы просто альянс, как между чужими государствами) занимал противоположную позицию, которая в любом случае предусматривала союз государств. Любое решение в пользу федерации предусматривало центральную власть, а это неминуемым образом пошло бы за счет мелких и средних германских государств. Поэтому именно они ожесточенно выступили против этих планов: они правильно рассудили, что в федеративном государстве им пришлось бы смириться со значительным сокращением своего суверенитета и расцветом прусской гегемонии. Точно так же рассуждал и Меттерних: федеративное государство с центральным правительством, пусть даже круг его полномочий будет ограничен, и главой государства (ставить или не ставить которого для Австрии также было бы проблематично) в конечном счете пошло бы на пользу только Пруссии и отняло у империи ее естественных южно– и среднегерманских союзников.
Меттерних в этом отношении не только мыслил яснее и быстрее, чем его коллеги, но, прежде всего, действовал быстрее и целеустремленнее. Еще во время войны против Наполеона, в октябре 1813 года, между Австрией и Баварией был заключен Ридский договор, в котором Австрия от имени всех союзников в качестве компенсации за выход из Рейнского союза и переход на сторону коалиции гарантировала Виттельсбаху сохранение территориальных владений, которые он получил от Наполеона, и неограниченный суверенитет, которым он пользовался после распада империи в 1806 году. Это был типовой договор, за которым в течение шести недель последовали аналогичные договоры с Вюртембергом, Гессен-Дармштадтом, Баденом и мелкими тюрингскими государствами. Ридский договор, заключенный за год до Венского конгресса и подписанный также Россией и Пруссией, стал для нового порядка в Германии принципиальной основой, с учетом чего последовавшее за этим огромное количество меморандумов, докладных записок, писем, проектов были просто боем с тенью. В сущности, после Рида речь шла лишь о том, будет ли существовать союз государств, и если да, то как он должен быть организован.
То, что получилось в конце концов – Германский союз, эта реалистическая и длительная попытка дать немцам государственный порядок, который был бы разумным, пошел бы на пользу им и другим европейским государствам, – был многократно раскритикован и до сегодняшнего дня еще недостаточно оценен; он заслуживает отдельной книги, которая еще не написана. Здесь же нам придется ограничиться рассмотрением тех моментов, которые касаются Меттерниха.
После долгих месяцев обсуждения германскими правительствами наконец 8 июня 1815 года был принят “основной закон” нового порядка, Германский Союзный акт, который стал творением Меттерниха с наиболее далеко идущими последствиям, ибо, независимо от участия в общем деле множества маленьких и больших, значительных и неважных людей, он был “отцом” этой первой общегерманской конституции, и в ее рамках в течение полустолетия протекало политическое, экономическое и социальное развитие Германии. Слово “рамки” подразумевает:
Германский Союзный акт намечал лишь определенные границы германской государственной жизни, в пределах которых отдельные изменения были не только возможны, но частично вводились, не будучи заранее обусловлены содержательно либо по существу; в отличие от более поздних конституций 1867, 1871, 1919 и 1949 годов, он не старался по возможности всеобъемлюще и полно отрегулировать в политико-правовом отношении совместное проживание немцев, наоборот: он старательно оставлял пространство для заполнения рамок в будущем, был гибким каталогом минимальных норм. Сорок одно германское государство (37 княжеств и четыре республики, то есть вольных города) объединились в “постоянный”, то есть нерушимый союз, который образовал рамки не только для них, но и для всей Центральной Европы. Ибо наряду со множеством германских государств, территория которых одновременно была союзной, например, Бавария или Ольденбург, были и такие, у которых только часть их территории входила в союз, а именно самые могущественные: