— Пока не надо, — сказал цыган. — Лучше попробуем нарисовать. Митя, дай бумагу!
Мне развязали руки, и с помощью наводящих вопросов, общими усилиями нам удалось восстановить на чертеже месторасположение этих проклятых складов близ Яузской набережной. Меня увлекла эта интеллектуальная игра, когда кубик за кубиком, как в головоломке, из сознания выколупливались все новые сведения.
— Молодец! — похвалил наконец черный человек, и у меня словно гора спала с плеч. Особенно я обрадовался, когда один из его помощников отвесил мне дружеский подзатыльник. Но испытания еще не кончились. Те же трудности обнаружились при установлении адреса Гречанинова. Правда, с этой задачей я справился намного быстрее, потому что мы шли уже по проторенной дорожке. Я даже ухитрился вспомнить номер дома и квартиру, где провел двое или трое суток. Но и это было не все.
— Эврика! — завопил я не своим голосом. — Я же знаю телефон. Там Катя. Она все расскажет.
Последнее умственное напряжение выбило, подорвало мои силы, глаза начали слипаться. Черный человек пытался выяснить, кто такой Гречанинов, но я, уже без всякого энтузиазма, бурчал в ответ что-то нечленораздельное, с горечью сознавая, что говорю совсем не то, чего от меня ждут. Сквозь тяжелую, свинцовую пелену, наползающую на мозг, занавесившую праздник веселой дружбы, я еще услышал, как они разговаривали между собой. «Чего-то он быстро сомлел, шеф?» — «Препарат новый, дозу не угадаешь». — «Куда его теперь?» — «Кныша позови, пусть займется». — «Похоже, на списание?» — «Прикуси язычок, Митя. Он тебя не раз подводил…» Дальнейшее, как у Гамлета, молчание…
Из наркотического осадка выбирался долго, мучительно. Уже я понимал, что не сплю, но никак не удавалось разлепить веки, словно сросшиеся с глазными яблоками. Несколько раз опять проваливался куда-то, но не в сон и не в забытье, а в нечто промежуточное, зыбкое, пограничное, где плавали такие монстры, что тянуло завыть в голос, но и голоса тоже не было. Впрочем, сквозь хилую трясучку подсознания одна мысль пробивалась вполне отчетливо и звучала предельно лаконично: доигрался, подлец!
Чуть позже обнаружил, что лежу на обыкновенной деревянной кровати, укрытый шерстяным пледом, в обыкновенной комнате с дощатыми стенами (похоже, загородный дом), с окном, забранным снаружи железной решеткой, и уверенность — доигрался, подлец! — подкрепилась логическим рассудочным обоснованием. Я восстановил в памяти все, что произошло вчера (или когда?), вплоть до допроса с применением некоей сыворотки, на котором я выболтал всю подноготную, и решил, что глагол «доигрался» в моем случае неточен, уместнее здесь прозвучало бы что-нибудь попроще, вроде «обосрался». Самое паскудное в моем положении было то, что, как бы я ни раскидывал умишком и как бы ни хотел, допустим, напоследок оправдаться перед близкими людьми, приговор надо мной был скорее всего уже произнесен, ждать исполнения осталось недолго, и помощи ждать было неоткуда. Страха близкой смерти или каких-то новых мук я не испытывал, напротив, апатия пробуждения была столь сильна, что я бы, пожалуй, только обрадовался, если бы кто-то милосердный сейчас вошел в дверь и пустил мне пулю в лоб. Жизнь в этом мире, куда откуда ни возьмись наползло столько человекообразных пауков, была не по мне, ее было не жалко, да и сам я ей не подходил, поэтому цепляться за нее не стоило. Одно печалило: не увижу больше Катю, не загляну в ее блестящие, чудные глаза и не прикоснусь пальцами к ее ждущему, жадному, изумительному телу. Диковинное дело, любовь крохотной проталиной еще теплилась в моем воспаленном мозгу.
Ужаленный ею, я попытался сесть, и это неожиданно легко удалось. За окном стояло то ли раннее утро, то ли предвечернее марево — по тусклой голубизне не понять. Из одежды на мне остались лишь трусы и сбившиеся перекрученные бинты. Ключица от резкого движения кольнула в мозжечок, точно заново раскрошилась.
— Эй! — окликнул я негромко. — Тут кто-нибудь есть?!
Дверь отворилась, вроде и не была заперта. Вошел бычара в тельняшке, глянул грубо:
— Чего надо?
— Да вот, — заискивающе развел я руками. — Где я, ж подскажешь, браток?
Бычара, набычась, не отвечал и не мигал. На всякий случай я добавил:
— Извини, если побеспокоил.
— Ты хоть знаешь, который час?
— Нет.
— Жрать, что ли, захотел?
— Угу, — сказал я.
Бычара ушел, не притворив дверь, и вскоре вернулся с бутылкой кефира и батоном белого хлеба.
— На, пожуй пока. Еще чего-нибудь надо?
— Покурить бы.
Парень достал из нагрудного кармана пачку «Кэме-ла», отсыпал на тумбочку несколько сигарет, туда же положил зажигалку.