— Спасибо, доктор, — сказал я. — У вас золотые руки.
Молча кивнул и удалился, оставив после себя запах йода и крепкого коньячного перегара.
Джинсы оказались впору, ботинки велики на два размера, зато блейзер обтянул туловище, как резиновая перчатка.
— Красавец, — оценила Валерия. — Еще смешней, чем был. Ну давай, теперь быстренько раздевайся.
— Зачем?
— Да ты что, Саш, не видишь? Я вся взопрела. Или хочешь в одежде попробовать? Нет, я люблю безо всего.
Чтобы подать пример, ловко выпрыгнула из своего кимоно-сарафана и осталась такой, какой мать родила — голенькой, прелестной, грациозной и неутомимой. Карие очи заволокло желанием. Кокетливо потянулась ручонками:
— Любимый, ну что же ты! Девочка готова.
…Она, как обычно, осталась не совсем довольна.
— Все-таки ты чересчур деликатный, — попеняла, поднося зажигалку к моей сигарете. — Немножко надо быть погрубее. Жаль, Четвертачок повесился, он бы тебе дал пару уроков.
— Валерия, дорогая, — сказал я как можно безразличнее. — Отведи меня к Кате.
Вытаращила глаза, еще чуть затуманенные.
— Ну ты даешь! Мы же вчера ходили, и чем кончилось?.. Двое жмуриков — и больше ничего.
Переубедить я ее не успел: пришел давешний абрек и передал приказ Могола: немедленно явиться. Когда проходили мимо Витюни, тот почему-то отвернулся. Я решил, для конспирации. Абрек, который меня вел, был безликий и безымянный. То есть лицо у него, конечно, было, но из тех редких лиц, по которым хочется без предупреждения вмазать кирпичом. На этот раз он повел меня не по коридору, а сразу взял направо: по боковой лестнице (сколько же тут лестниц?) спустились вниз, миновали два лестничных перехода и очутились в небольшом помещении без окон, заставленном книжными стеллажами. Мебели никакой — единственный колченогий железный стул в углу. Конвойный ткнул в него пальцем:
— Сядь, жди!
Вскоре в другую дверь и даже не в дверь, а как бы в узкое пространство между стеллажами вошел Шота Иванович. Ничего хорошего я не ожидал от экстренного вызова, но по лицу хозяина понял, что он подготовил какой-то особенный сюрприз. Оно было таким, точно Шота Иванович только что выпил стакан хины. Я поднялся навстречу. Абрек держался сбоку.
— Крепись, Саша, брат! — произнес Могол. — Новость неприятная. Батя твой загнулся.
— Что?!
— Да вот так, милый. Помнишь, как у поэта: предполагаем жить, и глядь, как раз помрем?
— Вы его убили? — догадался я.
Могол сморщился, сузив печальные глаза:
— Зачем же так! Если кто виноват, так только ты. Ты же не говоришь, где маньяк. Ну, я подумал, может, батя твой в курсе. Дело-то срочное. Послал гонца, но получилась накладка. Не успели его толком расспросить, как он дуба дал. Врачи говорят: тромб. Может, у него сердечко пошаливало?
Что-то зеленоватое, как мох, застлало глаза, и через эту зелень я бросился на Могола, норовя вцепиться в горло; но сбоку абрек подставил ногу, и я с разлету ткнулся мордой в пол. Абрек перевернул меня на спину и поставил ногу на грудь. Нога была тяжелая, как колода. Могол продолжал разговор как ни в чем не бывало, но теперь его слова доносились сверху, точно из репродуктора:
— Поверь, Саня, брат, вполне разделяю твое горе. У тебя, говорят, и матушка не совсем здорова? Я сам, Саня, сиротой вырос, ох как это горько! Никто не приголубит, не приветит, сопли не утрет. Но надо крепиться. Несчастный случай. Все под Богом ходим. А все зло от убийц-маньяков, как твой кореш. У них же ничего святого нет за душой. Ломай, круши, бей!.. Батя твой перед смертью все какой-то гараж поминал. Ты что же, ему гараж обещал справить? Бедный старик! Два метра на полтора — вот тебе и весь гараж… Ладно, брат, пойду, а ты думай, думай крепче. Времени осталось с гулькин нос… Рашидик, проводи гостя да шибко не обижай. У него вон какое несчастье, поневоле оборзеешь.