– Пора подстричься – пробормотал Джеймс.
Я покачала головой.
– Нет.
Джеймс прикусил губу, когда между нами промелькнуло неловкое молчание. Собирался ли он поцеловать меня здесь, на кладбище? Не могла решить, будет ли это романтично или жутко. Раздумывая над этим, я поняла, что мои губы сухие, но, если я оближу их, он поймет, что я думаю о поцелуе.
Вместо этого он поднял ромашки.
– Вот.
– Для меня?
Он улыбнулся.
– Или ты можешь выбрать, кому мы их оставим.
Мои глаза широко раскрылись.
– О, да, – сказала я, прижимая ромашки к груди.
Джеймс кивнул в сторону ближайшего ряда надгробий, и я прогулялась вдоль них, читая имена и даты. Остановилась я перед камнем в форме сердца, который увековечил память о мужчине по имени Джеймс и его жене Кларе.
– Для них, – сказала я. – Джеймс Алоизиус Робертсон и его жена Клара Роуз.
На лице Джеймса мелькнул странный взгляд, будто он увидел призрака.
– Ты их знаешь? – спросила я.
Он покачал головой.
– Нет, я… хм… – парень отступил назад и сел на скамейку перед их могилой. – Я всегда сижу здесь, когда прихожу. Просто забавно, что ты выбрала это место.
Я присела на корточки перед камнем и провела пальцами над выгравированными датами. Они оба ушли в сентябре, пять лет назад: Клара – шестнадцатого числа, а Джеймс – двадцать третьего.
– Это сегодня, – сказала я. – Он умер ровно пять лет назад в этот день.
Джеймс кивнул.
– Через неделю после жены, – сказал он тихо. – Не смог без нее жить.
– Разве это не мило? Печальным образом, – сказала я.
Я положила цветы перед камнем и присоединилась к Джеймсу на скамейке. Мы сидели тихо, над нами шелестели листья от легкого ветерка. Несколько из них развевались на земле при каждом порыве ветра.
– Ты был прав, – сказала я. – Здесь хорошо. Деревья…
– Деревья хороши, – сказал он, улыбаясь.
У меня возникло желание спросить, были ли книги в кладовке его, чтобы удостовериться. Но мне нравится вся эта секретность. Это помогает мне пережить каждый день, в ожидании книги или записки, небольшой подарок специально для меня. Если я раскрою себя, это будет уже не то.
Джеймс внезапно встал.
– Я должен показать тебе кое-что, – сказал он.
Я поднялась на ноги и последовала за ним. Парень подвел меня к краю наивысшей точки холма с видом на кладбище. Мы стояли перед рядами надгробий. Потом он сказал одно единственное слово, которое испугало и взволновало меня больше, чем любое другое в английском языке.
– Спой.
Я обернулась, чтобы посмотреть на его лицо. Как он узнал? Как он мог…?
– Или кричи, или читай стихи, или отбивай чечетку, – он широко раскрыл руки. – Или пой йодлем. (Прим.: Йодль (нем. Jodeln) в культуре различных народов – особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков.)
– Йодлем?
Джеймс рассмеялся.
– А может, и нет. Вот. Я покажу тебе.
Джеймс нежно подтолкнул меня в сторону, повернув мои плечи так, чтобы я стояла к нему лицом.
– Не смейся.
Я покачала головой.
После чего он заговорил с легким британским акцентом.
– Но, тише! ... Что за свет в окне блеснул? Это восток, а Джульетта – солнце.
Джеймс мимолетно мне улыбнулся.
Я никогда не видела или не читала версию спектакля «Ромео и Джульетта», но я смотрела фильм с моей мамой, с очень молодыми Леонардо ДиКаприо и Клэр Дэйнс. Поняла не все, что они говорили, но то, как они смотрели друг на друга, объясняло достаточно.
Я подняла руки к лицу, поглядывая украдкой на Джеймса сквозь пальцы.
– Посмотрите, как она опирается своей щекой на руку! Перчаткой быть на этой белой руке, чтобы щеки ее касаться мне!
Он остановился, отошел назад, словно сойдя со сцены, и тот Джеймс вернулся.
– Руки как раз вовремя, – сказал он. – Теперь твой черед.
Я закрыла лицо и покачала головой.
– Не-а.
– Давай же, – он схватил меня за запястья и, нежно встряхивая, притянул к своей груди. – Это весело. Мертвые люди создают большую аудиторию. Ты можешь делать все, что пожелаешь.
Мои запястья все еще находились в его руках, и я не сделала ни одного движения, чтобы отдернуть их. Его руки теплые и сильные, а я нуждалась во всей силе, которую могла получить, если собиралась петь надгробным плитам. Или еще страшнее, Джеймсу.