- Иду-иду, - ответил Маркус, однако, отчего-то не спешил, оставшись в комнате, что предшествовала кухне, вместе с отцом.
- Лева, дай сыну поесть хоть, - возмутилась Людмила, когда ожидание затянулось.
Она поставила передо мной чашечку с чаем, категорически отказавшись от помощи. Ничего не оставалось, кроме как пытаться утихомирить сердцебиение и осматривать убранство чистого помещения с преобладанием дерева. Окна украшали занавески, на тумбах стояло много уютной мелочевки, сама хозяйка повязала фартук вокруг талии и занималась нарезанием пирогов, до того томившихся под полотенцами.
- Может супчику все-таки? – спросила она, орудуя ножом, отложила и выудила тарелки из подвесного шкафчика. – Да что ж такое. Языками зацепились. С дороги люди, а он все о своем, о вечном. Марк, ты супчик будешь?
- Нет, спасибо! – раздалось, далее шепот.
- Я тоже не хочу, благодарю, - произнесла и отхлебнула.
Людмила напоминала мне Нанси. Она суетилась и была готова накормить всех и вся.
На гладкую поверхность столика встали блюда с квадратами выпечки. Я изумленно заморгала.
- Бери, деточка, - женщина плеснула чаю себе. – С грибами, картошкой, с капустой есть. С мясом. Тебе варенье понравилось?
Не сразу поняла, о чем она говорила. В итоге закивала и поблагодарила, подцепила кусочек с мясом и откусила. Госпожа Литвинова подперла подбородок.
- Ой, хорошенькая, - проглотив, в неловкости слизнула крошки с губ. – Не тушуйся, родимая. Свои же. Вот теперь понимаю, чего у него глаза так горели, когда о тебе рассказывал. Солнышком поцелованная.
Непонимающе вскинула бровь.
- Про веснушки я, - пояснила женщина. – Вкусно?
- Безумно, - заверила и взглянула на Марка, появившегося в проходе.
Людмила вскочила тут же.
- Садись, мой хороший. Сейчас сделаю все, - мужчина придвинул стул ко мне, сел и чмокнул в щеку, зарделась.
И сильнее от черного взора с другого края стола. Лев Вениаминович вернулся к своему занятию, вгоняя в краску по самые кончики ушей.
Как только перед каждым встал чай, а госпожа присела, завязался диалог, в котором участвовали больше Маркус и его мачеха, начавшая расспрашивать, как у него шли дела. Он уверял, что все хорошо.
Еще до поездки мужчина попросил ничего не рассказывать его родственникам. Я и не собиралась. Повлиять на события они не могли никак, однако нервы бы себе подпортили. То было совершенно ни к чему. Меньше знаешь – крепче спишь. Мой сон не был крепок вот уже несколько недель.
И пока Марк слушал Людмилу, мы с его отцом предавались все той же «забаве». Гляделки. Я не представляла, что он силился найти во мне.
- Что у тебя с моим сыном?
Вопрос как разрыв бочки с порохом. Людмила оборвала себя, Маркус, вытянувшись в струну, уставился на родителя с укором.
- Папа, мы же обсуждали…
Литвинов-старший вскинул руку, призывая его не лезть. Я отодвинула чашку, пунцовая, рокот пульса бил в пятки.
- Я люблю вашего сына, - промямлила и, собравшись, устремила зрачки в темноту чужих очей. – Мы пара. Официальная.
- Любишь? – мужчина откинулся на спинку, не разрывая зрительного контакта, ладонь Марка нашла мою под столом.
- Лева, - протянула госпожа с мольбой, но и ей достался жест.
- Люблю, - повторила и стиснула зубы.
И пусть волосы на затылке от испуга шевелились, упрямо держала напор.
- А ты знаешь, что твой папенька наделал?
- Отец, - процедил мой кавалер. – Прекрати. Ты ее пугаешь и производишь не самое благоприятное впечатление.
- В топку впечатление, - отмахнулся Лев Вениаминович, как от назойливой мухи. – Я такой, прошу простить. Лучше чем лебезить, да играть, а я знать хочу, с кем дело имею. На вид, да, хороша барышня. Да только к черту личину и налет воспитания столичного, особенно, после того, что с внуком моим сталось, - скривившись, Маркус дернулся и опустил голову; теперь уже я погладила его пальцы и подвинула стул ближе, чтобы бока соприкоснулись, от смоляного взора напротив сие не укрылось. – Хм. Так ответ на вопрос получу или будем до ночи чаи гонять?
- В общих чертах, - проговорила и вздохнула. – Только то, о чем Марк рассказал. Недопонимание и уход из аспирантуры.