- А если, - от меня не лучше, колотило, между ног царствовало пекло, - я не могу?
И правда. Убрать конечности и позволить отстраниться – было выше меня, упавшей на самое дно колодца, в коем скопились все яркие ласки, которыми дразнил Марк с тех пор, как мы помирились. Они сжирали, сводили с ума, подталкивали к большему. К чему именно я знала в теории, но не до конца. Знала, что вначале меня ждала боль. И отчего-то не отпускала. Отчего-то тянула на себя. Его, теряющего крупицы самообладания.
- Да гори оно! – прочеканил в итоге, вес стал куда ощутимее. – Моя желанная крошка…
Далее без призывов к благоразумию. Далее были только мы. Маркус - растерявший контроль. И я, мечущаяся между высунувшимися из норки отголосками страха и удовольствием, пышущем, скручивающим в жгут.
От пут моих он все-таки избавился. Сорочка была снята, не успела моргнуть. Снята и отброшена в сторону. Прохлада и жар тела. Близко как никогда. Должно быть, покрылась пятнами с головы до пят. Кислорода нет, заскулила под натиском дождя из поцелуев, рванных, хаотичных. От щеки и ниже. Начала прикрываться руками. Потому что не совладать. Мозг вопил, что так надо. Особенно, когда шторка отодвинулась, впуская свет луны и уличных фонарей. Я увидела Марка. Искаженные линии, голод. Он убрал мои руки, зажал в тисках своих по обеим сторонам на подушке. Рассматривал. Дико. Сконфужено зажмурилась, и тут же глаза широко распахнулись. Стоны рвались. Патокой чувства стекали, заменяли кровь. Губы мужчины ласкали грудь, напряженные до невыносимого вершинки. Я дергалась. Задыхалась. Молила, сама не зная о чем, а он не прекращал пытку. Облизывал. Не оставлял без внимания и миллиметра. Выгибало. От восторга. От испуга. От иголок, прошибающих клетки. Слезы покатились из глаз. Сгорала заживо. В агонии. Сводила бедра до судорог. Марк не унимался. Отпустил запястья, ногти мои впились в его плечи. И, похоже, ему нравилась моя реакция. То, что я ненароком оставляла саднящие полосы. Как же по-другому трактовать урчащую усмешку и блеск в черни глаз? Удивительно, что я вообще что-либо замечала. Во мне чертовщина творилась. Ангелы с бесами устроили войну. Каждый тянул на себя. Холод, кипящий котел. Из крайности в крайность. Точками перед взором и без того заволоченным соленой водой.
- Марк, - заикалась, кусала губы.
Дежавю, стоило ему двинуться ниже. С той разницей, что на мне не было ничего. Нагая. Беззащитная. Ерзающая от цепочек и звеньев поцелуев. На животе. Бедрах. Икрах. Наблюдала за ним, за игрой мышц под кожей, за проступающими реками вен на руках и щемило в костях, в легких. Дорожка вверх. Мурашки, шипы. Насильно развел мои ноги. Насильно, но бережно и мягко. Охнула. Стыдом окатило. Волнением. Перченым сиропом.
- Не бойся меня, моя милая, - гладил, осыпал прикосновениями живот. – Прошу. Я не сделаю ничего дурного. Мы не делаем, - от баса мужчины вило, убранство комнаты с пляшущими тенями пошатнулось. – Я брежу этим еще с твоей болезни. Когда увидел, до чего ты прекрасна. Я же говорил, что всю себе хочу. Всю и без остатка. Посмотри на меня, малыш, - сфокусировала взгляд; не удивилась, если бы из моего рта вырвались облачки пара. – Я люблю тебя, - промямлила что-то нечленораздельное, бессмысленное, всхлипнула от ощущения, от его слов. – Люблю тебя, моя крошка. И хочу. Себе. Душу и тело. Мои уже твои. Только твои. Я весь твой.
Цунами. Лучиками в солнечном сплетении. Нещадно затряслась. Он склонился. Взбрыкнула. Удержал. Выгнуло. От того, что Марк делал и как. Панику припечатало, зарыло. Искрящимся и бурлящим. Розовым и приторным как сахарная вата. Мотыльки путали, давили на какую-то пружинку в сути. Туже и туже. Я громко дышала, трясла головой, закусила собственную ладонь, слезы катились. От рьяного необузданного во всем существе. Ни одной мысли, ничего разумного. Кисель. Я плавилась. Таяла.
- Маааарк! - громко, очень громко, когда пружинка лязгнула, страшно, необъяснимо. – Не… не…
Вскрикнула, перешло в писк. Пружинка резко распрямилась. Мини взрывом. Эйфория захватила, превращая всю меня в сгусток. Вбирала воздух, восполняя нехватку. Пальцы на ногах поджались. Конвульсии. Скоротечное, сладкое до дурмана. Вес мужчины. Льнула. Собирал слезы губами.
- Моя маленькая, - притаилась, истома до края. – О, Боже, - его пальцы там, ойкнула, стыд новой порцией. – Не могу больше, - бешеный стук под одной из моих ладоней, Маркуса знобило, обнажал зубы. – Ви, позволь мне, - бедра помимо воли приподнялись навстречу, вскрики, лесные пожары в грудной клетке; глубже, очи круглые, дар речи потерян, лед и зной.