- Госпожа, - я покрылась крупной дрожью, стоило Нанси обхватить мои плечи; за те минуты, пока ее не было, я продрогла до костей. – Вы вся ледяная. Подите к себе. Я вызвала доктора, он прибудет немедля, - она перевела взор на неподвижного хозяина, бледного и словно не живого, укрытого пледом. – Боже мой, - похоже, домработница сдерживалась из последних сил. – Что же он с собой делает? – она заглянула в мои очи. – Госпожа, идите. Прошу вас. Я позабочусь о господине. Зря вы втянулись в это.
Я поморгала, будто кукла с заканчивающимся заводом.
- О чем он говорил? – хриплым полустоном покинуло горло. – Нанси… О чем он говорил?!
Дрожь усилилась в разы, грозя повалить. Пьяная исповедь взрывалась в сознании, выгрызала дыру.
Домработница встряхнула меня.
- Госпожа! – рявкнула она с горящим взором. – Немедля подите к себе! Я не в праве! Я не могу! Если господин захочет, он расскажет все сам. Если вообще вспомнит о том, что приключилось сегодня. Если же нет, - Нанси сделала паузу и вздохнула. – Ежели нет, то не спрашивайте. Не спрашивайте, заклинаю. Эта боль… Она его убивает. Посмотрите сами. И не усиливайте. Не платите ему тем за доброту.
Горько всхлипнув, женщина отступила, чтобы усесться рядом с Маркусом и, аккуратно приподняв его голову, умостить ее на своих бедрах.
- Все будет хорошо, - пролепетала она и принялась лихорадочно перебирать темные локоны. – Все будет хорошо, господин Маркус. Все будет хорошо. Ступайте, Виктория. Вы ничем не поможете.
Поколебавшись еще несколько мгновений, я вняла просьбе. Бездумно. Отошла на несколько метров и обернулась, чтобы после опять побрести к гостевому домику и так и остаться стоять на веранде. Ровно до тех пор, пока не прибыл доктор, который, с помощью Нанси и ассистента занес Марка в особняк. Дверь за ними закрылась. Так же как и моя вскоре. Едва щелкнул замок, я сползла по ней вниз и так и осталась сидеть в кромешной тьме на полу. Пока в окна не заглянул рассвет.
***
Я уснула на диване. Не меняя одежды и укрывшись первым, что попалось под руку. И сон мой был беспокойным. Тягучим как жвачка, наполненным образами, что сменяли друг друга в цветном калейдоскопе. Мама, отец, Марк, стоящий на коленях и повторяющий клятву точно мантру. Стены клуба, дым, Боровски, тянущийся в оскале. На том пробудилась. Отбросила покрывало, которым до того был устлан диван, стерла испарину со лба и уставилась на пятна, покрывающие голубую ткань. Бурые, отдающие зеленым. По коже прошел озноб. Неприятные мурашки, чудилось, проникали прямо в суть, оставляя после себя уныние и головную боль.
Тряхнула волосами и побрела в ванную. Горячий душ расслабил одеревеневшие мышцы. Вернулась в гостиную, перед тем облачившись в блузу и свободную юбку, доходящую до щиколоток, с четким осознанием, что мне необходимо было занять себя хоть чем-нибудь. Чтобы не думать. Чтобы не смотреть в окно, пытаясь разглядеть силуэты. Ибо не терпелось. Узнать как он, все ли в порядке, а, самое главное, помнит ли. Как спутал меня с мамой, уже столько лет лежащей в могиле.
Распахнула чемодан, все еще лежащий на ковре у дивана. Изрядно опустевший, но тяжелый. Хранящий вещи из прошлого. Книги, косметику, покоящуюся в сумочке, в такой же лежали скудные украшения. Отцовский дневник я сунула в ящик стола, подальше от глаз. Следом достала семейный альбом и так и осталась с ним, гладила светлую желтую обложку, декорированную частично мной и в большей степени мамой. Она любила мастерить, часами возиться с бусинами, лентами и бумагой.
«…- О, у тебя отлично получается, - застучало в висках. – Ты просто умница, Вика. Давай, еще одну сюда.
Счастливо заулыбавшись, я взяла бусинку и посадила ее на клей. Мама же делала бантики из ленты. Изредка посматривая в сторону папы и Марка, находящихся за письменным столом и спорящих о чем-то. Туда же устремила взгляд и я. На него, устало запустившего пятерню в пряди, вьющиеся на концах из-за стоящей жары. На щеках буйным цветом распустился неловкий румянец, а в груди бутоном раскрылось тепло. Непонятное, волнительное, приятное до колючек.
- Нет, я, - Маркус возвел глаза к потолку. – Я же так не думаю. Это будет неправда. Разве работа не должна быть отражением моих мыслей и рассуждений? Иначе, какой смысл?