Бумаги выпали из моих бледных пальцев, рассыпались по полу. Мужчина напротив не повел и бровью. Лишь передернул массивными плечами, будто скидывал с них пиджак.
- Прошу прощения, - прогнусавил он бесцветно. – Ошибки нет. Мне жаль…
Жаль ему не было вовсе. Так же как и судье, решившему забрать то единственное, что у меня оставалось. Дом. Квартиру рядом с Центральным Парком. Место, где я выросла. За долги. Он сделал то одним росчерком пера. Вышвырнул меня. Без церемоний и витиеватых фраз.
У родной бабки я так же не вызвала сочувствие. Одно лишь раздражение самим фактом существования. Но я не могла не позвонить ей. Сидя в пункте междугородних звонков и нервно накручивая спираль провода на палец. Она бросила трубку, но перед тем едва ли не прошипела пожелание сдохнуть, уподобиться никчемному папаше, сгубившему ее дочь.
Тяжелый шлепок пониже спины заставил вернуться в реальность, которая больше походила на кошмар. Я хотела проснуться. Я просто хотела проснуться.
- Еще эля, крошка! – проорал мой обидчик и загоготал.
С трудом подавив порыв заехать подносом по довольной физиономии, я ринулась к бару, по дороге споткнувшись на всеобщую хмельную потеху.
Ночь будто не хотела заканчиваться. Ноги болели, спина ныла, а пальцы словно одеревенели от холодной воды, в которой пришлось мыть посуду. Смотря на раскрасневшуюся, начинающую грубеть кожу, я шмыгнула носом и горько усмехнулась.
Вы только посмотрите. Профессорская дочь, выпускница гимназии с серебряной медалью, сумевшая получить грант, что покрыл половину стоимости обучения в колледже, и… подавальщица в занюханном пристанище для грязных выпивох.
- Вика, - привлекла внимание Оля, когда я уже была готова разреветься прямо над раковиной. – Ты закончила?
Молча кивнув, я сняла передник и, оставив его на крючке, понуро отправилась за банными принадлежностями.
- Господи, как я устала, - вздохнула соседка спустя час, когда люк был надежно закрыт, а мы разместились каждая на своей постели, пока просачивающаяся дождевая вода падала прямиком в расставленные по комнате тары.
Я расчесывала волосы. Водила щеткой по медным прядям, уставившись в дальний угол и стараясь не думать. Ни о чем.
- Эй! – боковым зрением в свете лампы, что тускло горела на ящике, игравшем роль стола, я отметила, как Оля приподнялась на локтях и посмотрела в мою сторону. – Чем будешь заниматься завтра? Первые отгулы.
Я отложила щетку, не испытывая никакого воодушевления. Меня вообще здесь не должно было быть. Отгулы… Я бы с удовольствием посвятила это время парам, кружкам или же общению со сверстниками. Однако об учебе пришлось забыть. На время.
«- Или же навсегда», - пронеслось в сознании колючей тошнотворной мыслью.
- Ой, да ладно! – воскликнула соседка и резко села, отчего ее ночную рубашку перекосило. – Поговори со мной! – она всплеснула руками. – Ты здесь уже две недели, а я ничего о тебе не знаю. Кроме того, что ты Виктория и зануда. Благочестивая, воспитанная зануда.
Перекинув массу волос через плечо, я нахмурилась и посмотрела на девушку, находящуюся в крайне развязной позе. Она в принципе не отличалась манерами.
- Почему зануда? – спросила тихо и ошеломлённо дернулась от капли, упавшей на нос.
- Ну как бы тебе объяснить, - покривлялась Оля и встала, чтобы помочь отодвинуть кровать в сторону. – Может потому, что постоянно молчишь, никогда не улыбаешься, в свободное время только и делаешь что читаешь. Да и в целом ведешь себя как госпожа, а не сиротка, вынужденная жить на чердаке паршивого местечка.
Громко цокнув, она вернулась на место и плюхнулась на матрац, пружины койки прогнулись под небольшим весом. Я же опустилась на край своей и закуталась в пушистую мягкую шаль. Она пахла лавандовым кремом для рук. Любимый крем матери, скончавшейся четыре года назад от неизлечимой болезни. Теперь им пользовалась я.
- Так подруга, - хмыкнула Оля на молчание. – Уж не знаю, кто и что ты, но знаю одно. Мы здесь надолго, уж поверь. В таком месте не оказываются, если за душой есть хоть что-то. Может, все-таки попробуем поболтать? Не знаю как ты, а я становлюсь нервной от одиночества.