Я закивала и быстро избавилась от следов промаха, чтобы после закружить по залу с подносом. По залу набитому до отказа. Стоящая вонь сводила с ума, а ноги горели от шлепков. Пылали, так же как и лицо.
В последнее время я стала крайне рассеянной, совершала ошибки и ходила по краю увольнения. И виной тому были не только обуявшие думы, но и все более напористые приставания Боровски, в крайний раз едва не затащившего в грязную уборную. При одном только взгляде на него становилось дурно. И страшно.
- Вика! – закричал старик в сюртуке. – Шевели задницей!
Отдав брагу под зазывания третьесортной полуголой певички, отплясывающей на сцене, и получив по вышеупомянутому месту от какого-то работяги, я, униженная до невозможности, побрела к самому дальнему столику. Но дойти не успела, очутившись на коленях у Боровски.
- Попалась! – провозгласил он и чмокнул в шею, меня замутило.
- Пустите, - вцепившись в мясистую руку, я попыталась оторвать ее от талии, но сил не хватало. – Прошу.
Его дружки расхохотались. Я вскрикнула от боли в ребрах и мокрого шепота на ухо, от которого ужас превратил кровь в жгучий лед.
- О, да, детка, - проворные крючковатые пальцы забрались под юбку, коснулись белья, едва не завопила. – Моли меня. Сопротивляйся.
Я дернулась. Его ладонь накрыла губы. И тут… все перевернулось. Мгновение и я сидела на полу, растерянная, с кружащейся головой. Дрожащая сродни осеннему листу.
- Ах ты, стерва! – взорвался Боровски, держась за запястье и рассматривая отметины.
Смотря на него, вне себя от урагана эмоций, я отчетливо чувствовала солоноватый привкус.
- Эта сука меня укусила! – мужчина вскочил с места, его оскал не забыть никогда.
- Довольно! – велел хозяин заведения, выросший между мной и гостем, угрожающе заносящим конечность. – Поумерь пыл, Юрий.
- Ты видел, что она сделала?! – заорал Боровски, багровый от негодования. – Да я…
- Что из словосочетания «поумерь пыл» тебе не понятно? – прочеканил старик, он толкнул мужлана в грудь, вынуждая того приземлиться обратно на стул. – Здесь не публичный дом. Хочешь поразвлечься, отправляйся в «Яблоко».
С этими словами владелец развернулся и осмотрел меня, поднявшуюся на трясущиеся ноги с помощь Ольги, шепчущей утешающие фразы.
- Быстро за работу! – рявкнул он. – Пока я вас не выкинул отсюда ко всем чертям!
Он отдернул сюртук и поковылял прочь.
- Идем, - Оля потянула меня за собой. – Вика, идем.
Я послушно шла следом. Невыразимое отчаяние с чувством безысходности терзало плоть, наворачивалось слезами.
-Успокойся, - девушка всучила мне платок и принялась разливать брагу по кружкам. – Не смей показывать слабость, иначе тебя сожрут, поняла?
Я затрясла головой. Желание убежать становилось нестерпимым. Уже ничего не имело значения. Жизнь поберушки в тот момент казалась более предпочтительной, чем та, что я волочила в убогом местечке неприглядных окраин огромного города. Города, которому не было никакого дела до маленькой несчастной души.
- Иди умойся, - бросила соседка, заполняя подносы. – Быстренько. Я справлюсь. Иди!
Спорить я не стала. И вскоре скрылась в недрах коридора, ведущего в помещения для персонала. Щелчок замка подарил мизерное облегчение. В крохотной ванной пахло плесенью и хозяйственным мылом. Кран выплюнул воду с брызгами, превозмогая гул труб. Ополоснула лицо. Промыла рот. Тошнота накатила волной. Вместе с начинающейся истерикой.
- Кто там? – спросила я, когда дверь заходила от удара. – Оля, это ты?
Молчание было ответом. Гнетущее. Переросшее в мой истошный крик, стоило хлипкому полотну отвориться насильно. Кафель усеяли щепки.
- Нет! – отбивалась я, прижатая к скользкой стене. – Нет!
- Заткнись! – шипел Боровски, разрывая платье, сжимая грудь через ткань. – Никто тебя не услышит.
Я всхлипнула, ощутив вкус его поцелуя. Горький от пива и сигарет. Противный до омерзения и пылающей кожи. Он лапал меня, сжимал, упивался собственной властью и ничтожными попытками освободиться. Моей паникой, граничащей с обмороком или сердечным приступом. Когда мозг отказывается соображать, превращая тело в оголенный провод. Когда потребность во спасении затмевает все, заглушает. Когда остальное утрачивает смысл.