— Боря, ты в бабах вообще не сечешь. Это не «кобылень», а порода! Не то, что твоя заморышная курица.
— Ну, ты радуйся, что не секу. Забирай себе свою «породу», а мне оставь мою «курицу».
Они хохочут, а у Алёнки внутри все умирает. Не видя ничего перед собой, она идет куда-то, словно сомнамбула, лишь бы подальше от этого уничижительного хохота и разбившего ей сердце грубого, и не оставившего ни единого шанса: «кобылень такая - с меня ростом».
20
-20-
— Ну, и где она есть? - вернувшись из туалета, растерянно чешет Гладышев макушку, оглядываясь вокруг.
Шувалова занимает тот же вопрос, только относительно Машки. Вероятность, что ей просто-напросто не дали отгул, Борьку ничуть не успокаивает. Чувствует он на каком-то совершенно-необъяснимом уровне, что дело в чем-то другом, и явное напряжение, исходящее от Гладышева, это только подтверждает.
— Слушай, ушла она похоже, - не выдержав, замечает Борька, когда они по третьему кругу начинают обходить вокзал.
В другое время Шувалов бы и слова не сказал, но, черт возьми, он полстраны проехал, трое суток в поезде трясся, не говоря уже о том, что родных два года не видел! Ему сейчас гоняться по всему вокзалу за какой-то непонятной девицей - вообще не досуг.
— Странно это. Не в ее духе. Что к чему вообще? - меж тем продолжает недоумевать Гладышев, будто не замечая, что Борькино терпение на исходе. — Может, услышала, как ты ее назвал?
— Блин, Олежа, - едва не взывает Шувалов, как стая волков.
Нет, он, конечно, все понимает. Некрасиво и грубо получается, если Гладышев прав. Вот уж что-что, а обижать девушку Борьке не хотелось, но не бегать же теперь за ней весь день. В конце концов, что такого прям обидного он сказал?
Да, не стоило ее сравнивать с кобылой, но кто же знал, что она будет уши греть?!
И вообще странная она какая-то: да мало ли, кто и что ляпнет, что теперь на каждого реагировать? Детей им не крестить, для кого, спрашивается, цирк устроила? Могла бы хотя бы предупредить Гладышева, а то ведь переживает теперь, что крайне удивляет Борьку. Раньше он за другом не замечал, чтобы тот так трясся над какой-то девчонкой. Наверное, влюбился.
— Слушай, поехали уже, потом разберешься, какая муха твою зазнобу долбанула. Я извинюсь, если что.
В ответ Борька ожидал чего угодно, но уж точно не того, что Гладышев смутиться и буркнет себе под нос:
— Она не моя «зазноба».
Что сказать? ЧуднО. Если честно, Борька ни черта не понимает, и его это начинает страшно бесить. Зачем, спрашивается, надо было тащить эту девку встречать его? Он ее знать не знает.
— Ну, тогда тем более, - проглатывая крутящийся на языке матерок, подытоживает он. — Поехали. Ничего с этой… как ее там?
— Аленой, - цедит сквозь зубы Гладышев, недовольно сверкая глазами.
— Да, Аленой, - покладисто повторяет Борька, едва сдерживая смех. Кажется, Гладышев и впрямь влюбился. — Ничего с ней не случится. Она на своих длиннющих ножищах уже наверняка до дома доскакала.
— А ты все-таки ножищи-то заценил, - как-то враз повеселев, дразнит Гладышев.
— Ну, блин, я же не слепой, - со смешком отзывается Борька.
Хоть высокие девчонки и не особо в его вкусе, но объективно он понимал, ноги у этой Алёны - отпад, а уж задница под коротеньким платьицем и вовсе закачаешься: круглая, упругая, так и манящая отвесить хороший шлепок.
Нет, Шувалов, определённо, не слепой, к тому же очень и очень голодный, но Гладышеву, конечно, об этом знать совсем необязательно, а то, если правда влюбился, еще и драться кинется.
— Ладно, погнали, - осмотревшись ещё раз, тяжело вздыхает Олег, сдаваясь. Шувалов чуть ли не осеняет себя крестным знамением, когда они, наконец, садятся в машину.
Пока едут до Борькиного дома, Гладышев рассказывает о работе на Севере, о том, что заработал кучу денег. Борька искренне рад за друга, хотя немного берет досада, что сам он полтора года потратил, можно сказать, впустую.
К счастью, загрузиться на эту тему он не успевает, Гладышев припарковывается у ворот его дома, и как только Борька выходит из машины, на улицу высыпает вся родня, друзья и даже соседи. И начинается круговорот объятий, поздравлений, шуток, смеха, слез радости и какой-то оголтелой суеты.
Кто-то снимает на камеру, кто-то открывает шампанское, кто-то пускает фейерверк, кто-то что-то спрашивает, другой рассказывает. У Борьки от какофонии звуков голова идёт кругом. Он и забыл, какая шумная у них компания.