Благо, во все это сумасшествие вмешивается Любовь Геннадьевна, и он зацелованный, обласканный и совершенно дезориентированный сбегает к себе в комнату, чтобы принять душ, переодеться и хотя бы немного прийти в себя.
— Сыночка, ты только недолго, - просит Любовь Геннадьевна, проскользнув в комнату вслед за ним.
— Хорошо, мам, - улыбается Борька. Так странно вдруг слышать это ласковое «сыночка». И, видимо, не только ему.
— Какой же ты… - качает головой Любовь Геннадьевна со слезами на глазах, словно поверить не может тому, что видит.
— Какой?
— Мужичара, Борька! Самый что ни на есть мужичара, - хохотнув, взъерошивает она ему волосы и притягивает в свои объятия, шепча, — но для меня ты все равно всегда будешь моим маленьким сыночкой, моим львеночком золотым.
— О, Господи, мам! - смеется Борька, вот только, если раньше его смущало такое проявление чувств, то теперь было просто приятно и хорошо.
Вдыхая знакомый с детства аромат духов, его понемногу отпускает. Он больше не захлебывается эмоциями и не чувствует себя так, будто его по голове ударили. Он просто рад: рад родным стенам, близким людям, знакомым вещам и просто свободе.
Поэтому, отмахнувшись от зудящего под кожей нетерпения увидеть Машку, решает насладиться моментом: горячим душем, мягкой, вкусно пахнущей кондиционером футболкой, маминой стряпней, разговорами с друзьями и родственниками, их шутками, спорами и той задушевной атмосферой, какая бывает только в близком кругу.
Однако, спустя несколько часов, когда эйфория и радость идут на спад, напряжение начинает нарастать в нем с новой, ещё большей силой.
Шувалов потихонечку замечает переглядывания матери с Гладышевым, неловкое молчание при упоминании Машки и торопливые попытки сменить тему, когда речь заходит о чем-то, связанном с ней.
Что-то происходит. Ему становиться это очевидно, когда на пороге появляется та самая Алёна, и родственники все, как один, восклицают с радушными улыбками:
— Алёнушка, ну, наконец-то!
— Проходи, моя хорошая, - подскочив, начинает суетиться вокруг нее его мать.
Девчонка краснеет, как помидор и, улыбнувшись, по очереди обнимается с его отцом, теткой, двоюродной сестрой и даже бабушкой, что уж совсем за гранью Борькиного понимания.
Он смотрит на эту Алёну и не знает, что вообще думать. Ее усаживают прямо напротив него, и их взгляды то и дело встречаются. Да что там?! Эта Алёна не сводит с него глаз, думая, что он не замечает.
А он замечает и ещё как! Причём абсолютно все: и то, что у неё руки дрожат, пока она пытается отрезать кусочек отбивной; и то, что она кусает губы, словно хочет что-то сказать, но не знает как; и то, что, отрезав этот чертов кусок, не ест его, а принимается отрезать следующий, и то, что мать успокаивающе похлопывает ее по предплечью, и Гладышев чего-то там подбадривающе подмигивает.
Да, он все видит, и с каждой минутой его это напрягает все сильнее, и сильнее.
В конце концов, не выдержав, он решает, что с него хватит. Машка наверняка уже заждалась. С этой мыслью он выходит на улицу, да только не успевает сделать и пары шагов, как из-за угла выскакивает огромный пес и, оскалив зубы, начинает рычать, готовый броситься. Борьку бросает в пот от шарахнувшей в кровь убойной дозы адреналина. Он уже готов схватить стоящую неподалеку метлу, как вдруг за спиной раздается резкое:
— Джим, нельзя!
Как ни странно, пес моментально сменяет агрессию на дружелюбие и, виляя хвостом, подскакивает ни к кому иному, как к Алёне.
Борька изумленно наблюдает, как их с Машкой собака лижет ей руки и ластиться с такой безумной радостью, будто она - его хозяйка и самый дорогой в мире человек.
— Значит, это и есть Джим, - тянет Шувалов задумчиво, чувствуя какой-то подвох, особенно, когда девчонка, тяжело сглотнув, поднимает на него виноватый взгляд.
— Да, это он, - выдавливает она хрипло, нервно закусывая нижнюю губу.