Но и на немца этот тип не был похож. Его костюм для леса выглядел старым и приобретенным, что ни говори, в стране народной демократии. Скорее уж, был он похож на чеха. Потому что эта немецкоподобная шляпка плюс этот вот костюм специально для леса (наши бы точно, думал я, пошли бы в чем угодно), но сшитый еще при коммуне. Но вокруг была Словакия, так что, поспорил с собой я, наверняка словак, поскольку во времена Чехословакии такие вот шляпо, а почему бы и нет, могли добраться и до Словакии. В конце концов, мы были в горах, и, хотя здесь и не Альпы, но горная альпийская культура могла же пробраться сюда через чехословацкую Чехию. А может, кто знает, шляпо добралось сюда еще раньше, когда здесь была Венгрия, а Словакия была ее частью.
Ну ладно, - думал я, - словак. Или чех, который сюда, в Словакию, приехал za přirodou. Ведь Словакия для многих чехов – это до сих пор нечто свойское, разве что только сельское. Аграрное и горно-идилличное. Такая себе Руритания для чехов.
Мужик уселся за столик на краю стоянки. За спиной у него была сетка, окружающая давний пост польского пограничного перехода. Очень польская такая сетка, выкрашенная зеленой краской.. И вообще – польский такой пейзаж – холмы вокруг Конечной, поля. Он вынул из рюкзака колбасу. То была не польская, мягкая колбаса – колбаса сухая и твердая. Темная такая. Он вынул завернутые в бумагу бутерброды. В конце вытащил бутылку пива. Словацкого. Открыл открывашкой. Мужик ел бутерброды, заедал колбасой. И пил пиво, вот просто так, обыденно. Не как алкогольный напиток, как в Польше, а просто как пиво. Как питье. Как в Словакии. И в Чехии. Без демонстративности, но ничего и не скрывая, без этого вот настроя, будто бы делаешь что-то запрещенное в общественном месте, как это было бы в Польше.
На мужика глядели польские полицейские, стоящие рядом с припаркованной напротив польской патрульной машине; а я задумался вот над чем: а булькает ли в них тот польский инстинкт, чтобы вот так подойти, записать данные, поучить, приказать вылить пиво, влепить штраф и, с воспитательным неодобрением покачивая головами, проинформировать о наличии постановления про воспитание в трезвости. Я размышлял над тем, только ли силой сдерживаются они, чтобы не перейти на другую сторону стоянки и не подойти к мужику в смешной шляпе. Тем более, что не было точно известно, а не находится ли этот вот столик, за которым сидел мужик, на польской территории. Полицейские глядели на мужчину, поглядывали на своих словацких коллег, которые не проявляли никакой заинтересованности пьющим пиво типом. Поляки – так я себе представлял – не знали, что делать. Быть может, они пробовали оценить, а кто этот тип: поляк или словак. Ведь если поляк пьет пиво на польской земле, тогда вопрос был бы ясен. Штраф, поучение, нагоняй, воспитание в трезвости и до свидания. А если это словак на польской территории – тогда дело уже сложнее. То есть, в обычных обстоятельствах ничего тут сложного не было бы; но как раз сейчас они стоят вот здесь со словацкими коллегами, осматривая блокнотику друг у друга, так что оно как-то и глупо, тем более, что дело-то и неясное. Наверняка бы отцепились, тем более – при словаках было бы просто глупо цепляться к мужику за то, что тот пиво пьет. И, кто знает, возможно они все это анализировали. Быть может, пытались издали увидеть сорт пива, разновидность колбасы, возможно, они задумывались по вопросу тирольской шляпки; возможно даже комбинировали, как оно, собственно получается, потому что словацкий гражданин и на словацкой земле, даже польский гражданин на словацкой земле – это уже не их дело, не их ответственность и не их постановление о воспитании в трезвости.
В конце концов они попрощались со словаками, уселись в патрульную машину и уехали в сторону Горлиц. А словаки – в сторону Бардейова. А тип в шляпе тем временем доел колбасу, допил пиво и медленно, не спеша пошел в сторону Польши.
Нью-Йорк, Париж, Вельки Шариш
Чем дальше запускался я в ту самую восточную Словакию, тем больше чувствовал, как растворяется в ней моя голова. Что моя тождественность размывается и перестает быть особенно существенной. Свидник был одним из таких мест, в которых не сильно было понятно, за что зацепить взгляд. Стояла весна, и листья на деревьях были влажными. Совсем недавно прошел дождь. Родители вывели своих детей гулять среди выставленных на траве танков и пушек, в том самом месте, где гибли тысячи человек, потому что более приятного для гуляния места в Свиднике просто не было. Да я и сам бы приводил сюда, а куда еще? На проспект? В пешеходную зону в центре? Вроде бы как и можно было: чтобы попасть в пешеходную зону, нужно было пройти между какими-то ярко оштукатуренными бетонными параллелепипедами. Впрочем, в самой зоне стояли точно такие же параллелепипеды. Выстроенные в восьмидесятых-девяностых годах. В самом конце стояла церковь. Под церковью я встретил человека, который спросил меня: откуда я приехал. Человеку было скучно, и он стоял под церковью. Точно такое же место, как и любое другое. Он мог стоять под мэрией или под фотографическим салоном "Фотоколор", или же под кондитерской "Рыба". Вполне возможно, что раньше он стоял именно там. На его месте я тоже стоял бы то тут, то там. Я ему ответил, откуда я. Что, мол, из Польши. Он сказал, что все в Словакии считают Польшу родиной ловкачей и комбинаторов, и еще он спросил: известно ли мне это. Я сказал, что известно, на что этот человек ответил, что как раз за это ему мы, то есть поляки, и нравятся. – Вот наш, - говорил он, - тут же начал бы отпираться, кричать, что нет, а вот вы как-то к этому нормально…