Глаза Хофманн комично увеличились в размере, и если там и полыхало пламя, как минутами ранее, то только вселенского испуга, который был непонятен Кёнигу. Она громко зашипела, хватаясь за плечо и складываясь пополам. Уотан тут же схватил её под мышками и в голове пронеслись миллионы мыслей: от «Что здесь происходит?» до «Как я могу помочь?». Взгляд заметался по телу девушки, которое уже начинало обмякать.
Он поудобнее перехватил Лени одной рукой, второй слегка хлопая по щекам. Оставалось лишь надеяться на то, что это обычный обморок.
Кёниг стал нервно оглядываться по сторонам в поиске какой-никакой помощи. Если он дождётся хоть одного человека на пути в этом старом забытом спальном районе, то, наверное, уверует в Бога.
Хлопнула дверь. Из дома вышла женщина.
— Frau, warte! (Фрау, погодите!) — вскрикнул он, всё ещё не веря своей удаче. Дама, кинув быстрый взгляд на них, прибавила шаг. Наверное, подумала, что они — очередные приставучие пьяницы, каких в последнее время появлялось всё больше и больше в Берлине, — Warten Sie bitte! Hier ist der bewusstlose Mann. (Подождите пожалуйста! Здесь человек без сознания)
Она замерла. Стоя уже вдалеке, всматривалась в них.
— Was ist mit ihm? (Что это с ней?)
— Druck, — опять соврал он, — Können Sie mir bitte sagen, wie weit das 49. Haus am Mehringdamm entfernt ist? (Давление. Подскажите пожалуйста, как далеко находится сорок девятый дом улицы Мерингдамм?)
Женщина молчала, и Уотан уже было подумал, что та или передумала помогать, или была чем-то серьёзно больна.
— Zwei Blocks geradeaus, fünftes Haus auf der linken Seite. Sie werden es nicht verfehlen. Es ist das älteste dort. (Два квартала прямо, пятый дом слева. Вы не пропустите его — он там самый старый)
— Danke! Hab eine schöne Nacht! (Спасибо! Хорошей Вам ночи!)
Кёниг подхватил Хофманн под коленками и охнул. По телосложению и не скажешь, что девушка была настолько тяжёлой.
Он пытался идти максимально быстро, в сложившейся ситуации нельзя было терять ни минуты. Рукав пальто пропитался кровью. Уотан уже хотел снять его и накинуть на Лени, но подумал, что вот это уже и правда будет…
Да и вообще, ему самому не хватало только заболеть.
Когда-то он действительно обучался первой помощи. Его учителем был отец. Тот всегда трезво относился к их профессии и понимал опасность, поэтому готовил сына к худшему.
Справедливости ради, однажды эти знания помогли ему в жизни. Уотана, которого благодаря связям родителей война не должна была касаться от слова «совсем», настигла участь помогать в больнице. Когда ему предложили или идти воевать, или идти медбратом в больницу, где единственным, кому грозит Смерть своим костлявым пальцем, — это раненые, выбор был слишком очевиден.
В полной тишине ночи отчётливо слышался стук его туфель по каменным дорожкам. В этом районе так темно — хоть глаза выколи, однако, как только он дошёл до очередного фонаря, то обратил внимание на ноги парня.
Выглядывающий бинт из-под чуть задранной штанины и застиранное пятно добавляли вопросов. Какую работу она нашла? Почему была с Рихтером? Что с ней? Почему вся в крови? Кёниг был прав в том, что факир как-то связана с этой историей?
Уотан вынырнул из своих размышлений, когда понял, что уже пришёл к дому Лени. Женщина была права — его нельзя было пропустить. Своим гнетущим видом (казалось, что от одного только взгляда можно было словить паническую атаку) он выделялся среди остальных зданий. Пока те были чистыми, светлыми — если так можно сказать ночью: с цветами на окнах и плотными шторами, видны были следы недавнего ремонта (побеленные стены без потрескавшейся краски, ухоженные входные двери), — этот был словно из другого мира. Скорее даже из другой страны. В последний раз Кёниг видел такие дома в далёком юношестве в Ленинграде. Чёрный дом с черными изрисованными стенами и тёмными подъездами, со старыми покосившимися дверями и даже отсутствовавшими вовсе окнами в некоторых местах — их там то ли изначально не было, то ли они оказались нахально выбиты. Точно он вышел со страниц русского классика — Фёдора Достоевского.
Он сильно вздрогнул, когда оконная рама на первом этаже подозрительно хрустнула, а на него уставилась старушечья изнеможённая физиономия с седыми редкими волосами на голове. Взгляд был полон бесконечной печали — так ему показалось. Возможно, дело в морщинах.
Лицо сначала изображало раздражение, позже… переживание? Это, скорее всего, потому, что Уотан непозволительно долго (целую минуту!) разглядывал дом. У старых людей частенько бывают проблемы со сном, отчего те ночи напролёт караулят улицу. Подумала ведь ещё, что вор. Но это нужно упасть совсем ниже плинтуса, чтобы выносить что-то из таких квартир.
Спустя мгновение старуха исчезла. Испугалась, может? Возможно, он был так увлечен чужими эмоциями, что забыл следить за своей мимикой? Поэтому у него на лице читалось всё отвращение и жалость?