Грустно. Несмотря на пожухлые цветы, дом Лени выглядел живым, комфортным в какой-то степени. Уотан не чувствовал себя тут так, как на кладбище.
Кёниг кинул быстрый взгляд в зеркало, потом в спальню на девушку. Она ещё не очнулась — значит, было время поподробнее изучить это место. Было видно, что здесь живут. Не существуют, а именно живут.
Уотан подошёл к серванту. На нём колоннами друг на друге стояли потрёпанные книги, журналы. Раньше Кёниг сказал бы, что в такой квартире невозможно жить, «дышать полной грудью». Его бы самого душило осознание своей нищеты. Но квартира Хофманн сильно пошатнула его представление о реальной жизни.
Помимо книг стояли разные коробочки да бумажки. Он медленно вытягивал книгу за книгой, бумагу за бумагой, цепляясь за некоторые слова. Пока ничего криминального не было — счета, рисунки, признания в любви, недописанные старые письма, календари за различные года. Больше всего привлёк его внимание голубой альбом с рисунком игрушечного медведя на обложке — детский. На первой странице минимальная информация: Лени Хофманн, родилась девятнадцатого августа одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года в Берлине.
Получается, соврала. Неприятно. Фотографий было ничтожное количество. На последний была запечатлена десятилетняя Лени. Дальше — вырванные тетрадные листочки. Должно быть, девочка пыталась вести личный дневник. Кёниг замер.
А правильно ли он поступал? Лени не была готова принять даже помощь от него — не то, чтобы пускать в свой мир. Готов ли был Кёниг копаться в корзине с грязным бельём? Особенно, когда хозяйка этого белья даже не знала об этом. Эгоист ли он? Преступник? Нет. Нет, конечно нет, в конце концов, такова его профессия. А Хофманн, если она связан с «Шрай», как раз была одним звеном дела.
Но сердце, вопреки мыслям, задало бешеный ритм — нервничал. Или боялся? Только чего? Наверное, неизвестности. Он зашёл слишком далеко и, на самом деле, уже был не уверен в своём решении.
Он быстро пробежался по страницам взглядом, ловя только важные моменты: мать скончалась при родах, отец наркоман и алкоголик. Сплавил пятнадцатилетнюю дочь взамен на препараты какому-то барыге, чтобы под ногами не мешалась. С тех пор Лени стала больше какой-то вещью, нежели человеком — её то и дело продавали, покупали, использовали и вновь продавали, пока в двадцать три её полностью не выкупил герр Рихтер. Дальнейшая проблема состояла только в том, что после косого «Hallo. Heute haben sie mich wieder gekauft. Diesmal Herr Richter. Sieht nicht so schlimm aus wie bei meinen Vorbesitzern (Привет. Сегодня меня опять купили. На этот раз господин Позов. Он выглядит не таким плохим, как мои прежние владельцы)» не было больше ничего.
Получается, что и с «новой работой» соврала. Значит, давно в этом вертится? Соврала насчёт всего. Кёниг не ожидал: девчонка оказалась слишком хорошей актрисой. Так и не скажешь.
Перерыв полностью сервант и не найдя там больше ничего интересного, он подошёл к письменному столу. Тот был весь изгваздан и на нём стоял бутылёк с засохшими чернилами. Уотан взял стопку бумаг и начал аккуратно перебирать её. Почерк почему-то казался знакомым. На столе лежал новый конверт, рядом лист — видимо, ещё не успела упаковать и отправить письмо.
«Либо передумала», — пронеслось в голове Кёнига, когда он увидел красные капли, которые мешали прочитать текст. Хотя, по контексту можно было понять о чём в нём шла речь:
«Эли, не знаю, правильно ли я всё делаю.
Я не уверена, что смогу тебя спасти. Я боялась тебе рассказать, но уже не могу держать это в себе.
Он недавно дал мне «серьёзное поручение».Ты знаешь, что я не могла отказаться, Эли, знаешь. Не ругай меня. И себя тоже.
Впервые дал, честно, впервые. Он знал, сам знал, что не смогу я на такое пойти.
Изверг.
Знаешь, что мне пришлось сделать, Эли? Знаешь?
Да знаешь, наверное, сейчас везде об этом только и говорят.