— Пообещай мне, что ты не прощаешься сейчас, — отчужденно проговорил Кёниг, — Пообещай мне, Хофманн! Ну же! Не молчи! — нахлынули эмоции.
Лени опустила голову, теперь сама пряча глаза от настырного взгляда Уотона. Она не могла издать и звука, не могла соврать, а Кёнигу начало казаться, что воздух закончился во всём мире.
— Пообещай мне, Лени, пообещай! — закричал на всю улицу. Перестало быть важным, услышат ли другие, обратятся ли в милицию, пристыдят ли, — Пообещай, что мы встретимся в другой Вселенной, где-нибудь, — он замер, — Нет, точно не здесь. Ленинград тоже в крови, — слова лились сами собой, нисколько не задерживаясь в голове. Возможно, именно они и были истиной, которую он раньше боялся признавать, чтобы не разочаровываться и не ухудшать свое физическое состояние, — Он противен. Где-нибудь в Москве. Точно! — воскликнул, — И станем мы там самыми яркими звёздами. Будем светить с экранов телевизора и будем такими счастливыми, что покорим своим счастьем всех людей, которые нас будут видеть. Ты даже не представляешь, что нас ждёт, Лени! — он словно умолял саму смерть не забирать Хофманн, пытался уговорить оставить ещё хотя бы на немного. В Уотоне проснулся подросток, который ещё не столкнулся с проблемами в жизни и не видел преград для своих свершений, — Я устал скрываться, я просто хочу быть собой. С тобой. В спокойствии.
— Уот, ну какие вселенные? Мы только здесь. Мы одни.
— Нет, Лени, — буркнул недовольно Кёниг. Неужели Хофманн не поняла смысл того, о чем он говорил? — Мы не только здесь. Мы не только в одной Вселенной. Наша любовь… — он открыл рот, пытаясь найти идеальное сравнение, — Она как вода, как жидкость. Она между миллионами различных вселенных, где есть также миллионы разных версий нас. А любовь… — он положил ладони на впалые щеки Лени, оставляя на них кровавый след, — Любовь наша она везде одна, понимаешь? Межвселенная.
Уотон прижал её к себе так сильно, как только мог. Если Хофманн действительно считала, что это её последние минуты жизни, то он должен был отдать всю свою любовь, все эмоции, которые держал в себе двадцать лет, если вообще не всю жизнь.
Через шквал мыслей и чувств Кёниг услышал непонятный писк. Он притих, чувствуя, как слабеет в его руках Лени. Подобное приглушенное тиканье часов он мог бы узнать из тысячи. Бомба.
Кёниг сжал губы в тоненькую полосочку. Ну конечно, «Оленям» мало было попадание практически в сердце, они решили избавиться от конкурентов любой ценой.
Вдох-выдох.
Вспомнился тот самый сон, который снился ему в бреду и который убрал призрака Алоиса из его жизни. Он частенько прокручивал его сюжет в голове и спустя столько лет продолжал бояться, что даже малейшая его часть может стать явью.
— Беги! — заорала Лени, словно не было до этого никакого раскаяния и дырки в груди.
Уотан крепче стиснул в объятиях уже безвольное тело Хофманн, пустым взглядом просверливая стенку дома, у которой они сидели.
Не было никакого смысла бежать. Скорость писка ежесекундно увеличивалась, предупреждая слышащих о скором взрыве. Хромающий Кёниг, забывший как ходить без палочки, один-то вряд ли бы успел отойти подальше, с Лени на руках — уж тем более. А оставлять Хофманн не было в его планах.
И пускай их последние минуты прошли здесь, в никому не известной подворотне, зато они провели их вместе. Сердце к сердцу. Душа к душе.
***
Одна бомба уничтожила жизни не только главных героев. Посыпались два дома, унося на тот свет за собой и одиноких, брошенных людей, и целые семьи. Малыши так и не досмотрели очередную серию «Ну, погоди!», взрослые не успели выйти на работу, а старики поделились ещё не всеми сплетнями, которые накопились у них за целую ночь. Кто-то сегодня не дошел до начальника, кто-то не успел вернуться к утру от любовницы, кого-то не увидят больше родители, отправлявшие сынка петь всю ночь серенады под окном его невзаимной любви.
Мы никогда не узнаем их истории жизни, и они навсегда останутся в нашей памяти, как погибшие от вражды двух криминальных организаций. Хотя, кто знает, быть может, их жизни были даже куда ярче и интереснее, чем те, за которыми мы так пристально наблюдали.
Единственное, что поистине отличало Лени и Уотона от них — любовь. Она была, есть и будет живой. Любовь не подчиняется никаким физическим законам, прыгая из века в век, вслед за людьми, склеивая их дни в целостную картину.