Я следил за разговором. У меня это вошло в привычку — ведь никогда не знаешь, где наткнёшься на что-нибудь полезное для работы, а для работы в Гретли мне, бог тому свидетель, мог пригодиться любой пустяк. Тем более что вскоре выяснилось, что наш розовощёкий господин имел какое-то отношение к электрической компании Чатэрза, хотя он и не стал особенно распространяться на эту тему.
Чем занимался мой странствующий сосед, понять было трудно. Не исключено, что его элегантные чемоданы были набиты подложными ордерами на сукно или заказами на несколько сотен тысяч яиц… Но я чувствовал нутром, что этот слишком явный иностранец не представляет для меня никакою интереса. Подобный двойной блеф — слишком тонкая штучка для провинциальной полиции, и нацистский умник, который вздумал бы сыграть на слишком очевидной внешности иностранца, очень скоро оказался бы за решёткой.
Однако пора было и мне подключаться к разговору, ибо никогда не мешает помочь людям составить о вас мнение. Таким образом можешь войти в намеченную роль ещё до того, как прибудешь на место назначения. Поэтому, вставив по ходу разговора несколько реплик, я дал им понять, что недавно вернулся из Канады, а сейчас следую в Гретли в надежде получить работу на большом предприятии. Я постарался, чтобы это прозвучало воодушевлённо и в то же время таинственно — модная сейчас манера. Я задал несколько вопросов о Гретли: есть ли там приличная гостиница? Трудно ли снять квартиру? И тому подобное в том же роде. Розовощёкий и младший лейтенант, который даже оставил в покое газету, дали мне необходимые ответы.
Вдруг я заметил, что женщина напротив уже открыла глаза и, сидя неестественно прямо и вытянув свою длинную шею, смотрит на меня во все глаза. Это продолжалось минуты две, потом она обратилась к розовощёкому господину, сидевшему рядом с ней, и они заговорили об общих знакомых, большинство которых, как можно было понять, были важными шишками в Гретли, но время от времени она бросала на меня недоумевающие взгляды.
На исходе следующего часа пожилые джентльмены задремали, а военные с головой ушли в чтение. Я тоже стал клевать носом, когда женщина напротив вдруг улыбнулась, наклонилась вперёд и тихо спросила:
— Так вы говорите, что только что вернулись из Канады?
— Да, — отвечал я, — а что?
Наверно, сейчас примется рассказывать о своих очаровательных крошках, которые были эвакуированы в Канаду. Может быть, даже спросит, не случалось ли мне их там встречать.
— Дело в том, — сказала она совсем тихо, — что месяц тому назад я видела вас во французском ресторане Центрального отеля в Глазго. Я даже немного знакома с человеком, с которым вы тогда обедали.
Разумеется, на это можно было ответить тысячью различных способов, но надо было выбрать наиболее безопасный ответ и выбрать немедленно. Всё же я успел понять, что никто из пассажиров не интересуется нашим разговором. Женщина продолжала улыбаться, наклонившись вперёд и глядя на меня с тем простодушно-наивным выражением, которое способно хоть кого довести до белого каления.
— Вы уверены, что не ошиблись?
— Вполне уверена. — И с чуть заметной издёвкой, которая мне очень не понравилась, добавила: — У меня ужасно хорошая память на лица.
Я старался припомнить, с кем это она могла меня видеть в Глазго. Вряд ли это был кто-нибудь из очень известных. Тем временем я полностью взял себя в руки.
— Я сказал, что недавно вернулся из Канады. Но ведь я не говорил, когда туда уехал. Между Глазго и Канадой всё ещё курсируют пароходы, не так ли?
— Разумеется. Значит, тогда вы как раз уезжали в Канаду?
— Именно. — Теперь уже было неважно, с кем она меня видела.
Она придвинулась ко мне ещё ближе (сейчас она была похожа на подкрадывающуюся кошку) и прошептала:
— Дело в том, что я ещё раз наткнулась на вас — уж эта моя злосчастная память — в ресторане “Мирабэль”, в Лондоне, не далее как три месяца назад. Не могли же вы в это самое время быть в Канаде?!
Я покачал головой.
— Что касается Глазго, то тут вы были правы, но на этот раз вы, к сожалению, ошиблись.
Но, разумеется, она не ошиблась, и знала это. Что и говорить, получилось не очень складно, но в конце концов какое это имело значение?
Женщина откинулась назад, продолжая изучать меня с интересом. Так мы сидели молча, глядя друг на друга с минуту или две, потом она спросила:
— Надолго к нам в Гретли?
Я ответил, что к сам не знаю, это будет зависеть от того, устроюсь ли я на ту работу, которую рассчитываю получить. Я искренне старался, чтобы эти слова прозвучали правдиво. Она кивнула, затем достала визитную карточку и протянула её мне.
— Извините моё любопытство, но я так удивлена тем, что, раз запомнив ваше лицо в Глазго, могла спутать вас с кем-то другим в Лондоне… Со мной этого никогда не бывало. Так что если вам случится наткнуться на объяснение этой загадки, может быть, вы мне позвоните и заедете на чашку чаю или рюмку виски — я живу совсем рядом с Гретли, около завода Белтон-Смита.
Так вот оно что…
Женщина закрыла глаза, но на лице её играло всё то же подобие улыбки. Я опустил визитную карточку в карман жилета, так и не взглянув на имя.
Мда… Не слишком блестящее начало операции в Гретли. А всё оттого, что это задание было мне не по душе и нагоняло на меня тоску, да ещё эти неутешительные сообщения с фронта. Что и говорить, совсем недурно войти в намеченную роль ещё до того, как прибудешь на место назначения, но для этой женщины, которая была очень не глупа, знала весь город и, возможно, не закрывала рот по двенадцати часов в сутки, для этой женщины я уже был не что иное, как отъявленный лгун и, что того хуже, загадочный лгун. А может быть, кто-нибудь ещё слышал наш разговор? Оба парня всё так же были погружены в чтение, розовощёкий спал как убитый и тихо посвистывал носом, но, обернувшись, я увидел, что смуглолицый толстяк как раз прикрывает свой правый глаз тяжёлым веком. Значит, он всё слышал!
Может быть, ничего особенного тут и не было, но какое, однако, блестящее начало! Если так пойдёт и дальше, то к концу недели я смогу появляться на улицах Гретли не иначе как в накладной бороде и с плакатом “Я из Отдела!”. Ай да Ниланд! Хорош детектив, нечего сказать…
Я сделал вид, что заснул, и не прошло и получаса, как женщина обменялась с жирным иностранцем справа от меня понимающим взглядом. Его я, разумеется, видеть не мог, так как притворялся, что сплю. Но достаточно было одного взгляда на неё, чтобы понять: между ними что-то есть, и позже они, вероятно, где-нибудь встретятся, а сейчас притворяются незнакомыми. И что бы за этим ни скрывалось, конечно, они не были любовниками — не так она на него смотрела. Это был взгляд делового партнёра, а не любовницы.
“Чёрный рынок”? Да. Скорее всего, чем что-нибудь по моей части. Во всяком случае, я твёрдо решил воспользоваться приглашением незнакомки и заглянуть к ней на этой же неделе.
Наконец подкатили к Гретли. Вокзал был как тысячи вокзалов в маленьких индустриальных городишках — крошечный и жалкий. Выход я кое-как нашёл, но дальше простиралась кромешная тьма: затемнение. Как я ненавижу эти затемнения! Они — одна из ошибок этой войны. Есть в них что-то жалкое, унизительное, что-то от мюнхенской капитуляции. Будь моя воля, я бы выключал свет не раньше, чем бомбардировщики будут прямо над головой. Пусть опасно, зато не будет этих удручающих, жалких, затемнённых улиц и слепых стен. Мы не должны были позволить этим грязным подонкам затемнить полмира! Наши затемнения — одна из форм признания их могущества. Могу себе представить, как эти маньяки хихикают при мысли о том, что мы блуждаем впотьмах, во мраке, в который они нас ввергли! Мы окружили себя тьмой, подобной тьме их гнусных душонок. Ненавижу затемнения!
Но затемнение в Гретли было всем затемнениям затемнение. Как будто на вокзал накинули ворох фиолетово-синих одеял Такое чувство, будто сделай шаг — и провалишься в чёрную бездну.
Три машины прогромыхали мимо, наверно, по мосту, и мне показалось, что в одной из них сидела моя длинношеяя попутчица — и снова тишина. Ни единого такси. Ещё из Лондона я заказал номер на пару дней в местной гостинице “Ягнёнок и шест”, теперь мне предстояло найти её в этой кромешной тьме.