Допустим, он выйдет. Но что его ждет снаружи? Женщины, женщины, проклятое отродье; молодые и не очень, красивые и не очень, выстроились кольцом перед церковной оградой, ждут, как вампиры, чтобы наброситься, запрокинуть ему голову и вцепиться в лицо когтями, и пихать ему в горло ляжки, груди, жопы, влагалища, набить его своим вонючим мясом по самую глотку.
Нет уж. Лучше постоять здесь. Хоть какое-то время. Пусть смешной в собственных глазах, и в глазах старухи, которая конечно в курсе, что все здесь обман. Скорей всего… Но может, все-таки не совсем? Может, есть здесь что-то, что может дать хоть чуточку избавления?
Послышался шорох, он поднял голову и увидел темноволосого мужчину с бородой в черном облачении с крестом на груди.
— Мне нужно поговорить со священником, — глухо сказал Зудин, стараясь не встретиться с ним глазами.
— Уже поздно. Можно перенести это на завтра? — спросил священник, голос у него был уставший.
— Прошу вас. Я готов компенсировать… — Зудин понял, что сказал не то. — Простите…
— С вами что-то случилось?
Зудин склонил голову.
— Я… больше не могу так жить!
— Что же случилось?
— Не знаю, как это выразить. Дело в женщинах… Беспорядочные связи и тому подобное. Вот, довели меня до того, что я больше не могу так…
— Вы сами себя довели, — сказал священник, но в его тоне не было ноток обвинения.
Зудин кивнул, не поднимая головы. Черная прядь упала на бровь. Он быстро поднял руку и тщательно пригладил прядь к волосам.
— Да, вы правы. Но я жил, как все. Не задумывался. Мне казалось, что это нормально. Впрочем, я не оправдываться пришел. Я пришел сказать, что больше так не могу… и попросить помощи. А как надо — не знаю!
Священник молчал. Зудин стоял, опустив голову, ему казалось, что на него направлены глаза судьи.
— Верите ли вы в Бога? — спросил священник. — Если вы пришли сюда, значит, наверное, верите?
Лицо Зудина сморщилось, как будто ему задали очень страшный вопрос.
— Не знаю… — он развел руками. — Не знаю. Может быть… Наверное.
— Что вы хотите здесь получить? За чем вы пришли?
Лицо Зудина сморщилось еще сильнее.
— Мне нужна помощь.
Священник вздохнул.
— Видите ли, мы здесь верим, что Бог есть. Он дал нам некое представление об истине. Если вы не верите в это, то я не знаю, как вам помочь.
— Похоже, вы просто выпроваживаете меня.
— Совсем нет. Но, посудите сами, что толку, если я буду вам говорить, что отчаяние, в котором вы находитесь, это прямое следствие вашей греховной жизни, если вы сами не считаете это грехом?
Зудин молчал.
— Вы мучаетесь, но как мы вам поможем? Здесь нет психологических приемов, чтобы снять боль и научить, как продолжать прежнюю жизнь и не мучиться.
— Вы правы, — выдавил из себя Зудин. — Я не готов сказать, что верю в то, во что верите вы. Но я готов попытаться. Можете помочь хотя бы в этом?
— Скажу сразу, это не так-то просто. Это не — съел таблетку и почувствовал облегчение. Это процесс длительного выздоровления, на который, возможно, понадобятся годы. Длительного и мучительного. Порой вам будет еще хуже.
— Куда уж хуже.
— Поверьте, есть куда. Но подумайте, если в вас есть хоть капля надежды на то, что во вселенной существует некая сила, которая призирает над вами, подумайте, если эта сила дала вам такое страдание, то, наверняка не для того, чтобы погубить, а для того, чтобы помочь вам понять, что с вами происходит, где вы находитесь. Чтобы вы осознали это и попытались изменить свою жизнь.
Священник стоял на солее, поэтому казался выше Зудина, хотя на самом деле был ниже. Но от этого, пусть незначительного возвышения, от черного полотна рясы, словно проросшего через пол, и от статичности его фигуры, — двигались лишь пальцы его согнутой в локте руки, и то едва, — исходил дух чего-то необычного, давящего.
— Что мне делать? С чего начать?
— Вы женаты?
— Нет.
— Вам надо порвать все ваши связи. Как хотите, но это надо прекратить. Нельзя бороться с пороком и одновременно принимать в нем участие. И конечно необходимо молиться.
— Я не умею, никогда этого не делал.
— Молитесь своими словами, как умеете. Как будто разговариваете с отцом, вспомните, как в детстве, когда разговаривали с отцом, и верили, что он может все на свете.