— Да будет благословен твой приезд, — дребезжащим голосом выговорила старая женщина в княжеском одеянии.
— Моя мать, — поспешил представить Артин.
Бек пожал морщинистую руку. Благословения старухи умножились. Ее стесняла тяжесть златотканого кафтана с круглыми пуговицами из золота и яхонта, давили драгоценные украшения головного убора. От напряжения, бедная, взмокла. Бек пожал руку и у жены Артина. И на этой чернобровой молодой женщине с испуганным взглядом и белоснежным лицом было не меньше украшений. Сама же она блистала такой красотой, что Бек даже слегка смутился. Возле нее стояли двое отроков, старшему из которых едва исполнилось пятнадцать. Две маленькие девочки смотрели на Бека со страхом и в то же время с любопытством. Тут же топтались многочисленные родичи Артина — все крупные, откормленные. Все были полны внешнего спокойствия, торжественности, и только восьмилетний сынишка Артина широко, по-детски улыбался гостю.
— Вот вся моя семья, тэр Давид-Бек, — поклонившись, сказал Пхиндз-Артин. — И все мы готовы преданно служить тебе.
— Армянскому обету, — поправил Бек и, положив руку на голову улыбавшегося мальчика, спросил: — Не правда ли, глупыш?
Улыбка слетела с лица мальчика, и он пристально посмотрел на отца.
— Ребенок не понял тебя, тэр Давид-Бек, спроси по-персидски, у нас в доме не говорят по-армянски, — сказала жена Артина и побледнела, перехватив угрожающий взгляд мужа.
Брови Давид-Бека метнулись. Он резко повернулся и направился к двери. Артин побежал за ним.
Бек вошел в комнату, где его ожидали писец Магакия и оружейники. Те мирно беседовали, но при его появлении тотчас вскочили с мест. Редко видел Магакия Верховного властителя таким разгневанным. Бек дал знак, чтобы оружейники вышли; они тут же удалились. Глянув на смертельно испуганного Пхиндз-Артина, Магакия понял, что случилось нечто страшное.
— Ну! — задыхаясь, загремел Бек. Его трясло.
— Прости, — застонал Артин и тяжело опустился на колени. — Пощади слугу твоего, ошибся. Я не отступник.
— А дети твои? — закричал Бек. — Ты сделал их персами? Убил язык армянский?
— Каюсь, каюсь! — оправдывался Артин. — Они должны стать купцами, господин мой, не то…
— Молчи! Отступник! Языком держится нация, только языком!.. Землю у нас отняли, но мы остаемся армянами благодаря языку. А ты что делаешь? Убиваешь язык наш, предаешь свой народ?..
Бек все не мог успокоиться. Артин только молил о прощении.
— Мы льем кровь, чтобы сохранить незапятнанным дух армянский, а ты изводишь наш заветный язык, плоть свою поганишь? — вновь крикнул Бек в безудержном гневе. — Именно этого и желали нам вороги наши Шапух, шах Аббас…
Стоявший неподвижно Магакия уже чуял запах крови — того и гляди, Бек ударит Артина. Но нет. Этого не случилось. Он опустился на диван. Помрачнел, подобно небу, рождающему громы. Его удерживали не традиции гостеприимства. Имелись другие причины. Ведь Бек прибыл сюда, к этому заплывшему жиром Артину, который один понимал толк в добыче меди и вносил в казну немалые налоги, с тем чтобы наладить литье пушек и изготовление ружей. И добычу меди следовало увеличить…
— Подыми голову, — наконец заговорил Бек чуть мягче. — Хочу знать, кто учит твоих детей, — какой-нибудь армянин, предавший нацию?
— Нет, учитель у меня перс, — несмело ответил Артин.
— Вот как? — ядовито засмеялся Бек. — Я изгнал персов, а ты держишь у себя врага нашего? О скольких ты головах? Немедля гони его из земли моей! Иначе повешу тебя, клянусь могилой матери, повешу… Сегодня вы позабудете язык свой, завтра — веру, а потом и родину и то, что вы армяне. Станете чужестранцами и сгинете с лица земли. Веками происходило такое, но больше так быть не должно… О нет!
Прошло много времени, прежде чем Бек несколько успокоился. Он направил одного из своих ратников в Татев с просьбой, чтобы епископ Оваким прислал приличного учителя для воспитания детей Пхиндз-Артина.
Еще не рассвело, как Давид-Бек вызвал оружейников. Они явились отдохнувшие, в новых одеждах, приободрившиеся. Сердце Бека наполнилось радостью, хотя лицо по-прежнему оставалось хмурым. Пригласил оружейников сесть напротив, на тахту. С минуту о чем-то думал. Затем наклонился к ним поближе, будто собирался поведать великую тайну: