Лиф опьянел от счастья. Все вокруг было живым и прекрасным, ярким, как в его снах, но при этом совершенно реальным. Он ощущал под ногами палубу, а под руками обитые золотыми пластинами деревянные поручни; в лицо дул соленый морской ветер. Ему чудилось, что в один миг все его мечты превратились в действительность.
Но постепенно в его чувства начала вкрадываться печаль. Поначалу, когда драконы тащили «Скидбладнир» вниз по реке, а потом выплыли в открытое море, он был нем от восхищения и не мог думать ни о чем другом. Лишь спустя некоторое время он ощутил дуновение тревоги, но не мог объяснить, что именно произошло.
Услышав рядом с собой шаги, Лиф поднял голову. Это был Ойгель. Он остановился на подветренной стороне судна, чтобы его не окатили водой фонтаны брызг. Его сморщенное лицо было серьезным.
— Сколько времени ты, мокрый по уши, собираешься здесь простоять? — спросил он. — Ты же простудишься.
Лиф покачал головой.
— Я не заболею, — сказал он.
Ойгель вздохнул.
— Ну да. Я забыл, кто ты есть.
Что-то в тоне, которым он произнес эти слова, Лифу не понравилось. Мальчик откинул голову назад, пытливо посмотрел на альба и отошел от него. Вдруг он догадался.
— Неужели что-то должно измениться? — робко спросил он.
Ойгель попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Он затряс головой. До сих пор Лиф не задумывался, почему альб за последние часы не вымолвил ни слова, но тут он неожиданно понял, что поведение Ойгеля резко переменилось после его разговора со Скулд. Хотя мальчик был знаком с ним чуть более суток, он успел полюбить его болтовню. Лифу Ойгель казался милым и чуть-чуть ворчливым человечком. Что касается Ойгеля, то он считал Лифа наивным ребенком, который убежал в бурю и которого когда-нибудь ему следует отвести домой.
И вдруг все изменилось. В один миг Лиф перестал быть просто мальчишкой, которого альб спас от беды, а превратился в Лифа, объявившего Конец Времен, в чьих руках лежало будущее всего мира. До сих пор Лиф был обузой альбу, а теперь все стало иначе.
— Ничто не должно измениться, — снова сказал Лиф.
На этот раз Ойгель не улыбался.
— Не притворяйся, карапуз, — подчеркнуто грубо, чтобы скрыть свое смущение, сказал он. — Ты что говоришь? Все меняется.
— Но ты… ты останешься со мной? — неуверенно спросил Лиф.
— Зачем? Я отвезу тебя в Азгард, а потом отправлюсь своей дорогой. Разве ты забыл слова Скулд?
Альбы не должны вмешиваться в спор великанов и богов, пусть хоть они проломят друг другу черепа, — угрюмо добавил он. Но Лиф чувствовал, что вряд ли он говорил это всерьез.
Смущение Ойгеля оказалось заразительным, и Лифу тоже стало не по себе. К тому же ему становилось холодно. Он снова повернулся к носу корабля, скрестил перед грудью руки и взглянул на море.
— Еще далеко? — спросил он.
— До Азгарда? — Ойгель подошел к нему и нахмурился. — Я не знаю, — сказал он. — «Скидбладнир» несется быстро, как ветер, но все же путь до крепости богов очень далек. — Он пожал плечами. — Многие всю жизнь ее искали.
— А где она? — спросил Лиф. — За Холодным Океаном?
— Азгард? — Ойгель решительно покачал головой. — Нет. В сердце Мидгарда, Лиф. Там, где кончаются все пути. На вершине высочайшей горы мира.
— Да? — недоуменно спросил Лиф. — Зачем тогда мы плывем на восток?
— Существуют тысячи способов добраться до Азгарда, — таинственно ответил Ойгель. — Тот, кому позволено найти местопребывание азов, доберется до них по любой дороге. Но большинство путей стали небезопасными с тех пор, как по Мидгарду бродят ищейки Суртура.
— Почему же, если это опасно, Скулд не послала нас туда колдовством? — удивленно спросил Лиф.
Сначала Ойгель бросил на него растерянный взгляд, но потом громко расхохотался.
— Я вижу, что кое в чем ты не обманул меня, карапуз, — сказал он. — Ты действительно ничего не знаешь. Даже власть богов имеет свои границы.
— Но ведь если они умеют колдовать…
— Колдовать? Вздор! — перебил его Ойгель. — Я не устаю повторять: вы, люди, все время говорите, говорите, а ничего не знаете! Как можно допустить, чтобы каждый колдовал как ему вздумается? Весь порядок вещей оказался бы нарушен, и Мидгард снова превратился бы в хаос, из которого он когда-то возник.
— Я не понимаю, — признался Лиф.
— Не понимаешь? — Ойгель, поджав ноги, сел с подветренной стороны на носу корабля и ударил кулаком по палубе, — Садись, — сказал он. — Я тебе объясню.
Лифа охватило недоброе чувство, что он совершил ошибку, когда в присутствии Ойгеля признался, что он не все понимает. Но было уже поздно. Он опустился рядом с альбом на дощатую палубу и устроился поудобнее.